Ловушка на жадину

– Я не пан, – чувствуя, как зыбкая, сумасшедшая надежда глядит на него сердитыми зелёными глазищами из-под платка, буркнул Тихоня.

Панянка только хмыкнула и торопливо зашагала по улице. Тихоня поспешил следом.

Глава 18

План Панянки

Быстрый, почти бегом поход по улицам Ковеля завершился у старого дома. Когда-то тот был богатым, но теперь ступени поистёрлись, потолок почернел, а перила припорошила грязно-белая пыль. Шаги Панянки раздавались пролётом выше, потом Тихоня услышал стук, вроде бы небрежный, в котором лишь привычное ухо могло уловить особый ритм. Прыгая через две ступени, он ринулся наверх… Облупившаяся дверь открылась, и Панянка скользнула внутрь, поманив его за собой.

Дверь захлопнулась, на него обрушилась темнота. За спиной завозились, брякнул засов, мимо него кто-то проскользнул – на миг знакомый аромат леса и духов перебил царящий здесь запах плесени, Тихоню потянули за руку, и он шагнул в комнату. Стоявшая к нему спиной девушка ещё торопливо куталась в платок, парень у окна уже замотался до самых глаз. Тихоня слабо усмехнулся: ясно, тот условный стук говорил, что опасности пришелец не представляет, но и видеть лица польских партизан ему ни к чему. Раньше его бы это разозлило – они ж его лицо видят, могли бы тоже довериться! – но сейчас ему было всё равно.

– Dlaczego on tu jest?[62] – резко оборачиваясь, спросила закутанная в платок девчонка. Голос её показался Тихоне знакомым, хотя он точно помнил: когда взрывали эшелон, она не произнесла ни слова.

– Стриж попался, – тихо ответила Панянка по-русски. – Его узнал тот шуцман, Слепчук. Вспомнил, что видел на озере.

На миг и закутанная девчонка и парень замерли в неподвижности, точно из живых людей враз обратились в каменные статуи.

– Кто его взять? Где? Что иметь при себе? – отрывисто спросила закутанная.

– Гауптман, – буркнул Тихоня. – Возле станции. Ничего при нём не было, передать успел. Он уже убегал… и прямо на гауптмана, ну а тот… – Он не стал продолжать, они и сами должны понимать: швабы хватали людей и по меньшим причинам, чем побег от места взрыва, и не выпускали, даже если ты ничего против них не делал. Просто им так было спокойнее. А тут ещё тот полицай!

– Никто его не должен был узнать, – угрюмо пробормотал Тихоня. – Стриж… переоделся.

– Поменял свойю кепку на твойю кепку? – процедила закутанная девчонка – по-русски она говорила хуже Панянки, но тоже достаточно понятно.

– Стриж переоделся… девчонкой! – зло выпалил Тихоня. Всё было проверено ещё по Белоруссии, когда вместо примелькавшегося мальчишки мимо немцев и полицаев начинала бегать девчонка. Стриж один раз так даже линию фронта перешёл и вернулся, когда у партизан связи не было. Кто ж знал, что этот шуцман такой глазастый!

– Przekleństwo! – зло выругалась закутанная. – Ещё хуже! Теперь его спросят, зачем переодеться девочка! Именье на озеро будет под подозрений. Мы не смочь вернуться!

– Стриж ничего не скажет! Хоть на части режь! – оскорблённо выпалил Тихоня. Он за секреты собственного отряда не боится, а эти поляки, сидевшие тут тихо, как мыши под веником, всполошились, будто им есть что терять!

На его выкрик закутанная только раздражённо дёрнула плечом.

– Radio, – вдруг сказал обычно молчаливый парень.

– Мы не смочь забрать! Швабы допрашивать Стриж, потом посылать на имений полицаев, – нервно сжимая и разжимая кулаки, поцедила закутанная.

– Ясно… – Тихоне и вправду всё стало понятно. – Я понадеялся, что твои помогут Стрижа вытащить, – бросил он Панянке. Даже не с упреком – за что её упрекать-то? Если товарищ Гусь добрался, то и комиссар дядя Петя сейчас уводит отряд с последней известной Стрижу стоянки. Просто всё нутро охватила ледяная, вымораживающая безнадёжность. – А вам просто нужна была информация. Для собственной безопасности.

– Я… – Панянка смутилась – так что оставшаяся на виду часть лица запунцовела, а глаза подозрительно заблестели. Как будто мокрые. – Мне очень жалко твоего маленького брата…

– У меня нет брата! – заорал Тихоня – ему казалось, что он падает, падает с огромной высоты, и теперь летит вниз-вниз-вниз, и кричит, кричит от раздирающего душу отчаяния.

– Цо ты… – Панянка отвела глаза. – Он ещё живой…

– У меня нет брата! – уже тихо-тихо повторил Тихоня. – Стриж – в самом деле девчонка! Моя сестра! Катька!

Которую он не уберёг. Сперва маму, там, в эшелоне, под немецкими бомбами. Мама столкнула их на пол и накрыла собой перед самым взрывом. Тихоня помнил её кровь, стекающую по его щекам. Вместе с его собственными слезами. Мама осталась на полу вагона, а они бежали. Теперь он снова бежит, а Катька остаётся. В немецкой комендатуре.

– Дзивчина-партизанен? – повторил парень на странной смеси польского и немецкого.

– My też jesteśmy dziewczynami![63] – бросила закутанная, и её слова прозвучали одновременно зло… и растерянно.

– Я всё понимаю… Всё правильно… – Тихоня не слышал их. Его остановившийся взгляд видел то, чего здесь не было: камера в комендатуре… гауптмана… Стрижа… Катьку. – Она пионерка и должна… Все должны драться с врагом. Но она… маленькая ещё совсем!