Ложится мгла на старые ступени

Любили романс на слова сына Толстого Михаила Львовича: «Ночь тиха, над рекой тихо светит луна…» Иногда дед пел соло – чаще всего «Глядя на луч пурпурного заката». Автор романса Павел Алексеич Козлов, чиновник особых поручений при виленском генерал-губернаторе, пел его в доме у дедова отца; он умер, когда деду было лет пятнадцать. Но всего больше любил дед песню «Вороные, удалые». Не вспоминал ли он свою лошадь Липку, когда с особенным чувством пел: «Время минет, кровь остынет, замолчит печаль, вороную, удалую тройку только жаль», и неожиданно лихо: «Гей вы, нули, что заснули, шевелись-гляди!»

Жалко было всех, ведь они умрут раньше.

Дед ненадолго выходил и возвращался с кладкой дров, которую у печи сбрасывал с грохотом, как все истопники.

Пенье не мешало деду следить за печкой и заодно всё объяснять про неё Антону: делая всякое дело, он показывал и учил. И через десять, двадцать лет Антон обнаруживал, что знает, как надо на ремне править опасную бритву и отбивать косу, чистить стекло керосиновой лампы, делать компост из куриного помёта и окулировку яблони. Как-то незаметно, готовя обед, учила и бабка, – хотя зачем? не девочка, но Антон с удивленьем убеждался, что помнит, как шинковать капусту, обжаривать лук, чтобы он приобрёл золотистый цвет, и что делать, чтоб такой же цвет оказался у бульона; когда в холодную, а когда в горячую воду класть мясо (первое – если хотите нежное мясо, второе – для хорошего бульона), как вырезать плавники у рыб, как красить яйца луковым отваром, получая полдюжины оттенков.

Топить печь – целая наука. Первая трудность – растопка. Но Антон её любил больше всего – составлять щепки шалашиком, слоями укладывать топливо: вниз – берёзу, она – и растопка и горючий материал в одном полене, которое занимается не вдруг, только береста, и всё сооруженье долго сохраняет свою форму, потом кладётся что-нибудь потоньше и полегче, наверх – средние полешки. Поджигал дед сам – огонь высекался кресалом, а это было особое искусство: неумеха будет только без толку бить по кремню. И даже когда мама с дедом произвели серные спички (Антон тоже принимал участие, выстругивая тонюсенькие щепочки, за что именовался Ивар Крейгер – по имени шведского короля спичек), дед никому поджиг не доверял – может оттого, что эти спички, загораясь, почему-то стреляли во все стороны.

Антон делал всё как надо, но у деда дым с весёлым воем устремлялся в трубу, а у Антона весь уходить не хотел и ядовито змеился из прихлопа заслонки в комнату.

– Сегодня Антон растапливал? – входя, безошибочно узнавал отец. «Сейчас скажет про дым и про окошко», – думал Антон, и отец послушно говорил: «В избу, в окошко и в трубу немножко». Иногда он принимался экзаменовать:

– Что подбросил дедушка? Послушай.

Антон вслушивался в шум пламени – оно гудело всё так же, наугад ляпал:

– Сосну!

– Сосна гудит и стреляет. А шипит – только осина. Обижается, что её заругали. Зря, дерево хорошее, стойкое, в парную, в колодец, на купол…

Больше всего отец любил дрова из старых яблонь, договаривался и сам ездил спиливать их в питомник, в доме от них пахло садом.

Самое увлекательное – работать кочергой: сгребать поленья в кучу, подбивать к хорошо горящим сухим сырые, стукать по догорающим головешкам. В конце – подгребать угли к той стороне печного свода, которая обращена не к стене, а к комнате. Но главное – определить, когда закрывать трубу: опоздаешь – уйдёт тепло, поторопишься – будет самое страшное, угар. Рассказывали ужасные истории, как умирали целыми семьями; соученики Антона, пропустив первые уроки, часто говорили: «Мы угорели». Закрывать трубу можно не только когда угли отдымятся, но и отпляшутся над ними голубые огоньки, угарный газ СО, яд, смерть. Огоньки завораживали. Но долго открытую заслонку держать было нельзя, хотя отец тоже закрывать не торопился, задумчиво поглядывая на мерцающие язычки. В вечерних посиделках отец участвовал редко – что-то писал в другой комнате. Выходил – с «Паркером» в руке – только по делу: уточнить дату, спросить фамилии трактористов, откликнувшихся на фултонскую речь Черчилля.

– Вам, Леонид Львович, Антон читает все газеты.

– Стараюсь не засорять голову. Антон помнит.

– Бесклубненко и Шерстюк! – выпаливал Антон.

– Во что превратилась Россия, – задумчиво говорил дед. – Газеты пестрят именами ткачих, комбайнёров, свинарок. Почему в прежнее время их имена никому не навязывали? А свинины было поболе.

– Достижения должны отмечаться в любой сфере деятельности людей труда, – возражал отец. – Да и раньше это было. А часовщик Бреге? А Фаберже, которого так чтит Ольга Петровна?

– Это совсем другое. Творчество. А теперь? Фабрика, поток, конвейер.