Лучше быть тварью, чем рабом

Вернусь снова в детство… хоть отец и приказал мне не говорить никому о случившемся. Эти мрази ходили по улице и смеялись надо мной, им это просто сошло с рук. Скажу тебе честно, если бы я не был тогда таким наивным ребенком, не познавшим черноты, дерьма, насилия, всей грязи этой жизни, несправедливости, подлости, если бы я не был тем маленьким мальчиком, которого забили кулаками, ногами просто так, ради веселья, ради того, чтобы на его фоне казаться сильнее, если бы тогда в моей душе было больше зла, я клянусь тебе, Дора, я бы в тот момент не к их родителям пошел жаловаться. Я взял бы из дома отцовский нож, которым он разделывал мясо, и каждому из них засунул бы этот нож сначала в живот, в то место, где пупок, чтобы выпустить кишки наружу. А затем поставил бы на колени и заставил бы просить прощения, пока каждый из них не сдох бы, вот так, на коленях. Ты не представляешь, кто я, Дора, и что я с собой сделал. Не буди во мне зло – оно только и ищет повода, чтобы выбраться наружу. Я не тебя душу, а каждого из них в твоем лице – каждый из них меня унизил, предал, совершил подлость. И, сжимая твое горло, я душу их всех и вкладываю в несколько раз больше злости, силы, ненависти, презрения. Не буди во мне свою смерть, ты не понимаешь, какая тварь живет внутри меня, какой она величины и сколько в ней боли.

– Представляю.

Дора обняла своего мужа и поцеловала его в голову. Она вспомнила, как ее избивали, а она не проронила ни слезинки.

– Поэтому ты – мой муж, а я – твоя жена. И любой другой, каким бы он красивым, сильным ни был – не такой, как ты.

Они какое-то время молча пили чай и понимали, что до утра не уснут оба. Дора давно не говорила со своим мужем так, по душам, будто они два близких и никому не нужных человека.

– Что в тебе находят женщины, ты же монстр?

– А что во мне находишь ты?

Дора задумалась, глядя в глаза своего мужа.

– Монстра. Тихого монстра, от которого веет неизвестностью, опасностью.

– Может быть, женщинам нравятся тихие монстры. Я еще целеустремленный. Я строю свою жизнь и больше не бегаю за женщинами.

– Стоит мне позвать, ты прибежишь. Всегда приходишь.

– Я прихожу из-за того, что хочу тебя, и из-за чувства вины, а не для того, чтобы потешить твое самолюбие. Я прихожу из-за собственного эгоизма и слабости.

* * *

– Я знаю тебя, – сказал Рувим, обращаясь к Вакуле. – Знаешь ли ты меня?

Старик внимательно посмотрел на мужчин. Девушка, отдалившаяся ото всех, улыбнулась.

– Знаю.

– Ты знаешь, почему я здесь и каким узлом мы можем быть связаны друг с другом?

– Знаю.

Голос Вакулы звучал спокойно и ровно.

– И что ты думаешь по этому поводу?

– А что ты думаешь по этому поводу?

Вакула смотрел в глаза Рувиму. Глаза Вакулы были усталыми, а лицо – белым, спокойным, даже немного болезненным. Взгляд Рувима, напротив, был бодрым, его глаза таили странную насмешку.

– Твои глаза тебя выдают, – сказал Вакула.

Старик улыбнулся. Да, он понял, что Вакула понял. Ему симпатичен был Вакула, как никто другой из присутствующих в этом зале. Он единственный из этой тройки неправдоподобно лгал.

– Расскажи, что же выдают мои глаза? – Рувим постарался сделать лицо менее довольным, но у него это не особо получилось. Он даже не замечал этого.

– Грязь всегда притягивает грязь, я это понял недавно, после смерти жены, когда закрылся в своей квартире, пытался работать, но ничего не получалось, когда пытался есть, но все вываливалось изо рта в буквальном смысле. Когда пытался плакать, но такое чувство, что вся вода, мать ее, будто сговорилась и решила не течь из меня. И я сидел с сухими глазами и понял, что грязь притягивает грязь. Я понял, почему у меня не получалось ничего серьезного с девушками. Я начинал встречаться со скромными, тихими девчонками, полными противоположностями Доры, которые краснеют от любого привычного для меня и непривычного для них слова: «путана», «трахнуть в рот», «выебать, как шлюху». Эти девчонки, они ангельски прекрасны, с ними спокойно, но я не могу раскрыться. И спустя какое-то время я снова один в пустой квартире, а затем второпях мчусь к Доре, чтобы назвать ее шлюхой, трахнуть так, чтобы она возненавидела еще сильнее, чем прежде. Как странно – полная сексуальная несовместимость, переродившаяся в сексуальную зависимость. Ты только что спросил, что выдают твои глаза, а что они могут выдавать, кроме самолюбования?

Головная боль усилилась, но Старик вникал в каждое слово, произнесенное Вакулой, и оттого не концентрировался на ней. Пазл начал собираться – медленно, но уверенно. Вакула подбирал правильно кусочки определенной картины, потому что четко и явственно видел, понимал, как она должна выглядеть.

– Самолюбования?