Лучшее. Альманах

Пустышники просто лучились им.

* * *

И ведь у меня так и не получится их возненавидеть, понял вдруг Яцек. Не получится до самого конца. Даже когда я окажусь на самом пороге небытия, даже когда пойму уже не умом, а тем животным началом, которое до поры таится даже в самых стойких из нас, я не смогу ненавидеть этих мурлык, так непохожих на оставшихся по ту сторону миростен котов.

Они простодушны, незлы — и искренне считают, что поступают правильно. В самом деле, по всем универсальным канонам добра и зла, при всем многообразии проявлений морали на обитаемых мирах, они поступают хорошо.

Они спасают нас от голода.

То, что нас раз от раза делается все меньше, не так важно.

Вот оно, основное отличие психологии человека и пустышника.

Хомо — общественные индивидуалисты. Пустышники же — персонификации единого сверхсущества. Пчелки. Муравьишки. У них даже не возникает вопроса, когда надо пожертвовать своим ради общего… или даже — собой ради других.

Сейчас, спустя год после того, как «Кондор» материализовался после прокола миростены в толще подводного хребта, на вершине которого вырос коралловый атолл пустышников, Яцек почти понял, наконец, каково это — быть пустышником.

Он не чувствовал практически ничего. Ослабленное, истощенное тело уже не ныло, голодная плоть уже не молила о пище — его наполняла вялая апатия, и все прикосновения, движения и даже боль воспринимались сквозь толстое одеяло безразличия.

Эмоции оскудели. Способность воспринимать и радость, и горе одинаково притупилась. Мир стал оттенками серого, утратив краски. Яцек по-прежнему воспринимал все в цвете, но где-то по пути от сетчатки к мозгу цвета теряли насыщенность, краски выцветали, контраст исчезал.

Он не чувствовал себя несчастным. Счастливым же он перестал быть в тот самый момент, когда за вскрытым тамбуром межкорпусного шлюза на месте грузовых, топливных и продовольственных трюмов, вахтенные из которых почему-то не вышли на связь после материализации мирохода в континууме Антакальдии, обнаружился массив скалы. Твердь вновь открытого мира перемешалась молекулами с молекулами корабля, его груза, запасами топлива и плотью членов команды.

И с запасами пищи.

* * *

Мироход не аннигилировал во вспышке солнечного огня по той лишь причине, что перемещение его между мирами Единого не сопровождалось движением. Он перетекал из реальности в реальность, бережно укрывая за коконом кривящих пространство энергетических полей и прочным корпусом команду и груз.

Команда «Кондора» была первопроходцами, а с первопроходцами случается всякое. Это на освоенных мирах, связанных меж собой помеченными маячками постоянными порталами, движение сквозь миростены немногим отличается от круглосуточного потока транспорта на оживленной трассе. Там нет места случайностям.

Иное дело — фронтир. Неразведанные земли, отделенные одна от другой складкой пространства-времени, преодолев которую, мироход со всем экипажем может оказаться где угодно.

Даже внутри подводной горы.

Свободный поиск подразумевает подобный риск. Но каждый надеется, что чаша сия минует его. Раз. И еще раз. И еще.

Страх исчезает где-то на десятом рейде в неизвестность. Он уступает место уверенности в том, что теперь-то уж точно ничего плохого не случится. Ведь сколько уже было возможностей исчезнуть без следа — но судьба распорядилась иначе. Так почему бы ей не побыть милосердной еще разочек? И еще? И еще…

Координаты предполагаемого финиша утрачивали свою актуальность еще в момент старта — когда мироход утрачивал свою материальность вместе со всем содержимым, живым и неживым, в мире-исходнике, чтобы в то же мгновение возникнуть где-то еще. Миры Единого мигрировали друг относительно друга, пространство мялось и шло складками, время замыкалось в кольца и текло спиральными потоками из начала Вселенной в ее конец и обратно.

То, что казалось константой, переставало быть таковой даже прежде, чем ее успевали зафиксировать и привязаться к ней сверхчуткие навигационные комплексы мирохода, и успех разведывательной экспедиции во многом зависел от интуиции ее руководителя и грезящих наяву пилотов корабля.

* * *

Капитан Умбарт божился потом, что нечто необъяснимое стянуло мироход с заданного курса помимо его капитанской воли и вопреки усилиям штурманов-кибернетов.

Ему не верили.

Когда пришла пора решаться, капитан сделал выбор добровольно, без жребия.

Кибернетов выталкивали из шлюза под конвоем. Они плакали, словно дети, и все твердили, что не виноваты. Умоляли простить их и дать им шанс.

Тогда впервые и прозвучало слово «жребий». Правда, кибернетов оно не спасло.

Во всех неприятностях на свете обязательно кто-то должен быть виновен. Так почему бы не стать виновниками этим двоим? Когда все договариваются о том, кто на самом деле виноват, среди невинных на время воцаряется покой. Пусть даже этот покой взрывоопасен иможет враз, в любое мгновение обернуться новым самосудом.

Азартные игры позволяют скоротать сколь угодно долгий отрезок вечности, и уж точно позволяют отвлечься от все нарастающей пустоты внутри — там, где у человека находится желудок.