Лучшее прощение — месть

Тевтон, наверное, был взбешен, видя, как млеет его девица от этого недоноска с гитарой. Однако не подал вида и пригласил Сальваторе за столик, где сидел с друзьями. Все вместе они пели и пили до поздней ночи. Когда прилично поднабравшись, решили расходиться, один из друзей тевтона пошел проводить девушку, а другие завели Сальваторе на глухую улочку, где и всыпали ему как следует, вдребезги разбив гитару о его голову. После трех месяцев, проведенных в больнице, Сальваторе понял, что в общей сложности крайний юг имеет немало ценных преимуществ и окончательно вернулся в Италию.

Больше мы о нем не слышали. Еще одно изделие «made in Italy», непригодное для экспорта.

Париж — как хорошее застолье: время здесь как будто остановилось. Но годы все-таки летели, и, достигнув тридцатилетнего рубежа, Франческо перестал находить вкус в роли ночного соблазнителя. А я оставался все тем же. Пусть все идет как идет. Я не видел причин что-либо менять в своей жизни. В отличие от моих товарищей, мысли о женитьбе не приходили мне в голову, и очарование парижских кафе продолжало сохранять надо мной свою власть.

Вечно неудовлетворенный, романтичный страдалец Нытик вновь и вновь рассказывал нам с гримасой отвращения о ненасытности белокурой, холодной Шарлотты, вновь и вновь заваливал экзамен на звание учителя французского и, наконец, внезапно осознал, в чем заключается истинное значение женщин, или, по крайней мере, некоторых из них. Сдержанная и волевая Шарлотта, которой к тому времени было уже под тридцать и которая почувствовала первые признаки увядания, нашла для своего томного возлюбленного работу. Она видимо считала его последним шансом в своих поисках матримониального причала. Ей единственной удалось в течение четырех лет выдержать его метания и его измены в череде бесконечных ссор, разрывов, расставаний, примирений и возвращений.

Мы считали, что она для него нечто вроде психотерапевта. А она, в свою очередь, относилась к нам с терпимостью, не слишком любила и считала (несправедливо), что именно мы сбиваем его с пути истинного и толкаем к безответственному и по-детски незрелому образу жизни.

С какого-то момента Пьеро стал смотреть на нее по-другому. В течение нескольких недель она вдруг стала для него женщиной, не похожей ни на одну другую, чуть ли не непорочной девственницей, безгранично умной, почти интеллектуалкой.

Они все реже проводили время с нами вместе. Сексуальный аппетит Шарлотты постепенно падал и, соответственно, она становилась все более непорочной и все более умной. Настолько умной, что мы уже были им не компания. Все это ужасно потешало меня и Франческо.

Джузеппе Примавера вернулся в Италию. Мы прямо-таки видели, как он удовлетворенно причмокивает губами всякий раз, когда его называют «профессор», а сам, тем временем, тайком, разглядывает девушек, пытаясь угадать, которую из них ждет наследство. До отъезда он успел познакомиться с белокурой красавицей Гретхен, будущей женой Франческо и побывать на свадьбе Джанни Сиракузы. Когда он узнал, что невесту ждет большое наследство, он тут же влюбился в нее, но очень ревниво охранял свою тайну. От меня, однако, не укрылись плотоядные взгляды, которые он бросал на нее, а также его участившиеся появления на наших сборищах. Он даже стал часто приглашать всех нас на ужин в свою маленькую квартирку.

Я думаю, что в этот раз он был искренен в своих чувствах, хотя это и была искренность скупца. Не знаю, чем больше подогревалась эта любовь: ее предполагаемым богатством или собственной возможностью разбогатеть, используя ее красоту. В Гретхен ему, наверное, виделся идеал жены скупца: богатство и красота, приносимые ему в дар, а сам он в домашних тапочках расхаживает по дому и убеждает жену воздержаться от посещения кинотеатра»

Франческо теперь делил время между Гретхен и работой. Между продажей изделий «дипломированной литейной», приобретением антиквариата для дорогого дядюшки Самуэля и своеобразной любовью к Гретхен. Я однако никогда не верил, что Франческо любил в истинном смысле этого слова ту, которая стала его первой женой.

У нее, безусловно, был класс. Высокий рост, белокурые волосы, красота, женственность — все было при ней, но мозги ее были типичными мозгами австриячки, а это нечто такое, что может понять только другая австриячка, да и то с помощью переводчика и хорошей дозы спиртного.

Что уж там говорить про нас! Их рассуждения так путаны, что в какой-то момент начинаешь спрашивать себя, не говоришь ли ты с марсианином. Австрийские женщины, слов нет, хороши собой, им свойственны живость и страстность, это северные парижанки, но, ради бога, не надо бы разрешать им думать, а главное, жить в других странах. Что бы ты ни сказал или ни сделал, они немедленно начинают утверждать, что ты хотел сказать и сделать нечто иное, даже если ты уже и сказал и сделал, что хотел, и, стало быть, результат налицо, он совершенно очевиден и бесспорен. Но они все равно будут настаивать на своем и твердить, что речь на самом деле идет совершенно о другом.