Лукия

Повеял ветерок, порывисто обернувший вокруг ног подол юбки. Ударило запахом весенней пахоты, и женщина вспомнила, что тут же за амбарами начинается поле. Ветерок как бы разбудил Явдоху. Она обошла издали амбары и убедилась, что сегодня их действительно никто не охраняет.

Дальше все происходило, как во сне. Явдоха забралась под ближайший амбар. Легла на спину и приладила коловорот. Ввинчиваясь в дерево, коловорот заскрипел, но этого женщина не слышала. Будто сотня молоточков застучали в висках. Сцепив зубы, напрягая все силы, Явдоха сильнее и сильнее нажимала на коловорот...

Но что это? Когда толстая доска в полу амбара была просверлена насквозь, из дырки вместо зерна посыпалась пушистая мука. «Боже мой, боже, — встрепенулась от радости Явдоха. — Да ведь это и молоть не понадобится. Завтра же буханку испеку... Можно будет и бублики сделать...»

На мгновение в воображении женщины встают горячие, посыпанные маком, румяные бублики. Она торопливо подставляет мешок. Мука сыплется и сыплется, Явдоха ощущает ее волнующий запах, чувствует, как она оседает на губах, на ресницах, веках...

«Не иначе как крупчатка»,— радостно думает Явдоха. Она раскрывает рот и жадно припадает к отверстию. Пушистая, теплая мука сыплется на язык, забивает рот, гортань, но Явдоха глотает ее, как ни с чем не сравнимое лакомство. «Крупчатка, настоящая крупчатка... Не иначе как нулевка...»

Внезапно женщину бросает в жар. Жгучий стыд заливает лицо. «Горпинка! Может, она проснулась и, голодная, дожидается матери...»

Долго лежит Явдоха под амбаром. Спина одеревенела, затекли руки. Еще немного, и мешок наполнится. Хватит... Струйка муки продолжает сыпаться на землю. Нельзя допустить, чтобы зря пропадало такое добро! Женщина загребает рукой горсть холодной комковатой грязи и аккуратно заделывает ею отверстие.

До чего же тяжел мешок! Ломит спину! Явдоха даже не помнит, как она тащила свою ношу. Но вот уже наконец и дом. Хоть бы никто не заметил! Ночь глухая, село спит. Кто увидит?

До утра возится Явдоха, замешивая тесто, растапливая печь, а перед обедом отодвигает заслонку печи и на лопате начинает вынимать одну за другой душистые булки... Горпинка сидит на лавке и бьет в ладоши:

— Белый хлеб! Мама, белый хлеб!..

...Вдруг коловорот дернулся и провалился в пустоту. Явдоха вздрогнула и вернулась к действительности. Она лежала спиной на земле. Ледяной холод пронял ее всю. Вокруг темнота. В руках что-то холодное и тяжелое. Коловорот! Дрожащими руками потянула его на себя. В ту же минуту тонкая струйка зерна защекотала женщине лицо... Поняла, что отверстие просверлено. Стало страшно. Затаив дыхание, вслушивалась в тишину. Шуршала тоненькая струйка зерна...

Нащупала мешок, подставила к отверстию. Порою зерно переставало сыпаться. Тогда Явдоха ударяла кулаком по доске и жадно вновь слушала тихий шорох незримой в темноте сухой струйки. Иногда женщине казалось, что она слышит приближение чьих-то крадущихся шагов. Тогда замирало сердце и судорожно сжималось все тело: не Яким ли? Нет, вокруг ночная тишина. Кабы не этот лютый холод... Сил нет больше терпеть. И почему не захватила какую-нибудь ветошь для подстилки?

Зерно текло очень медленно. «Топором бы рубануть, — подумала Явдоха, — но в этой тесноте и размахнуться негде». Вдруг ей показалось, что начинает светать. На дороге появятся люди, заметят... Пора кончать. Зерна в мешке уже хватит на добрых три буханки. «Можно будет испечь просфору на приношение о здравии болящей Горпинки... Ой, нет, грех-то какой! Ведь просфора будет из краденой пшеницы!..»

Явдоха вылезла из-под амбара, держа, как драгоценнейший клад, мешочек с зерном. «Фунтов десять будет, — взвесила она в руке. — И то какое счастье...»

Внезапно она вскрикнула. Жутко прозвучал этот крик на тихой ночной окраине. Из рук выпал коловорот. Явдоха с ужасом смотрела на распростертое неподвижное тело. При тусклом свете луны она узнала Якима. Он лежал на спине, без шапки, раскинув руки и ноги. Ружье валялось около него. Яким был мертв.

Глава третья

ПРИГОВОР

Горпинка крепко спала. Явдоха накинула на дверь крючок, положила под стол мешок с зерном и, не снимая кофты, присела к ребенку. Женщину трясла лихорадка. Стучали зубы, то ее бросало в жар, то мороз пробегал по коже. Перед глазами вставал мертвый Яким. Я вдоху ужас охватывал от одной только мысли, что в то время, как она была под амбаром, в нескольких шагах от нее лежал мертвец. «Сам ли он умер с перепою, или... может, его убили...»

Мысли расплывались. А надо что-то вспомнить, что-то очень, очень важное...

В окошко пробивался серый рассвет. Горпинка шевельнулась на лежанке, сквозь сон позвала «мама!» и вновь крепко заснула.

Явдоха вспомнила — человек в высокой шапке... Когда вышла из переулка, встретила его и испуганно прижалась к ограде. К счастью, луна в это время скрылась, и человек, наверное, не узнал ее. Ну конечно же не узнал...

Но Явдоха ошиблась. Человек узнал ее. Это был Петро, сын сельского старшины Супруна Кочубея.