Лукия

Крики удивления сменились глубокой тишиной.  И в этой тишине ясно было слышно, как всхлипывает ребенок. У девочки уже не было сил плакать. Она уперлась ручонками в пол и поднялась на ноги. Она вся дрожала. Белые зубы, похожие на зубки маленького мышонка, мелко стучали. Длинная, до пят, ситцевая юбочка была мокрая и грязная, а растрепанные черные волосы в беспорядке спадали на худые детские плечи.

Девчурка поднялась с пола и заслонила ладонями глаза. Она была ослеплена огнями бесчисленного множества свечей огромной люстры.

Девочка стояла на сверкающем паркете в центре зала среди роскошно одетых графских гостей. Шумные возгласы ошеломили ребенка, и она испуганно оглядывалась вокруг блестящими черными глазами. Вместо темного и мокрого мешка она вдруг увидела себя в озаренной золотыми огнями сказочной стране. Над нею был необозримый купол расписанного фресками потолка, откуда на толстой цепи свисала огромная люстра с неисчислимым количеством мерцающих свечей. Глубокий бирюзовый купол потолка уходил куда-то в полутемную высь, куда едва достигали даже огни танцевального зала. Вместо бородатых, заросших крестьян девочка увидела толпу господ в роскошных костюмах.

Может, это сон? Один из тех прекрасных колыбельных снов, какие девочка не раз видела на теплой печи под родной крышей? Может, вот сейчас у черноглазой растрепанной девчушки вырастут крылья за плечами, такие, как у белых гусей на лугу, и она медленно поднимется над головами этих сказочных людей, полетит все выше и выше, в глубину загадочного бирюзового купола.

Но крылья не вырастали. Ноги словно приросли к желтому блестящему паркету. Вот девочка видит старую барыню, всю в черном. Барыня ковыляет, опираясь на палку, все расступаются, давая ей дорогу. У нее крючковатый нос. Она наклоняется к девочке, точно хочет ее клюнуть ь лоб.

Ребенок, защищаясь, поднимает над собою ручонки, старая барыня приставляет к глазам какие-то прозрачные стеклышки, что-то бормочет. Люди в блестящей одежде показывают белые зубы, громко ржут, мотая головами, как слепая кобыла Белолобая.

Старая барыня склоняется к ребенку все ниже и ниже. И в ту минуту, когда она вот-вот уже должна была клюнуть ее в лоб, девочка изо всех сил хрипло закричала на весь зал:

— Мама!

Этот крик (словно в зале крикнул взятый из гнезда голодный грачонок) показался гостям графа очень забавным. Они наперебой начали пугать ребенка, делая страшные глаза, гримасничая и скаля зубы. Но девочка молчала. Она лишь озиралась вокруг с искаженным лицом, в то время как детское ее сердечко готово было разорваться от невыразимого ужаса.

Вскоре все это надоело гостям. Музыканты на хорах стали уже настраивать инструменты, чтобы заиграть краковяк. Граф еще рассказывал, как он наскочил на свой «трофей», но его уже слушали без особого внимания. Только старая графиня сказала:

— Девочка необыкновенно потешна. Смотри, Владимир, это просто маленький дикий звереныш.

Графиня протянула руку, чтобы положить девочке на голову ладонь, но раздумала и сказала сыну:

— Я, пожалуй, отдам ее в приют. Не оставлять же у себя такого звереныша.

— Отдай, мама, куда хочешь, хоть черту в зубы. Загремела музыка. Грязная черноокая девочка проплыла на дюжих руках Петровича над головами танцующих пар, и озаренная сказочная страна исчезла из ее глаз.

Глава шестая

НОВОЕ ИМЯ

Воспитательница и хозяйка приюта для православных детей-сирот, бывшая монахиня матушка Раиса, крайне удивилась, увидев черноглазую и грязную девчонку.

— Не цыганка ли она? Этого еще не хватало. — Матушка привычно перебирала длинными пальцами деревянные четки, не зная, что ей делать. Девочка и вправду поразительно похожа на цыганочку, а цыганочка — это же, наверное, не христианский ребенок. Еще турок, прости господи, не хватало. Как же с ней быть?

Девочка была подвергнута суровому допросу. Прежде всего матушке Раисе важно было выяснить, крещена ли она. Но девочка лишь всхлипывала и не давала суровой матушке никаких объяснений.

— И откуда она взялась на мою голову? — сокрушалась воспитательница.

Однако выход из положения быстро нашли: надо снова крестить ребенка. Этот простой план был немедленно осуществлен. От кадильного запаха ладана, от синего тошнотворного дыма у девочки закружилась голова, а потом ее, голую, неожиданно облили холодной водой.

Патластый поп с серебряным крестом басовито ревел над нею. Он пришел натощак и торопился домой, где кухарка Лукия пекла его излюбленные пироги. Думая о пирогах и толстой Лукии, поп наспех и невнятно пробубнил: «Крестится раба божья Лукия». Матушка Раиса руками всплеснула — забыл поп, она же его просила наречь девочку Надией. Но было уже поздно. С этого времени девочку звали по-новому — Лукия.

Воспоминания маленькой Лукии о первых годах в приюте туманны и неясны. Они переплетаются с воспоминаниями о селе, о белых гусях на лугу и слепой кобыле Белолобой.

Наиболее ярким воспоминанием оставалась мать. Ее лицо выплывало неожиданно из мрака, заполняло сердце, заслоняло собою приют, матушку Раису, весь мир.