Лукия

Песня эта неповторима. Девочка пела про все, что видела перед собой. Про безграничный простор, про далекий горизонт, про цветы в густых хлебах...

Лукия остановилась, протянула руку за яркими полевыми маками. До чего же они алы! Нежные лепестки опадают с них, как капли крови...

Протянутая рука застывает в воздухе, девочка вновь стоит грустная, одинокая. Сероглазый парень выходит из молодой ржи, протягивает Лукии алый трепетный цветок. Но видит Лукия, ясно видит: это не мак-цветок краснеет. Это капает кровь, стекая с пальцев сероглазого парня...

Задумчивая бредет Лукия домой. Словно не было дивной песни, буйных хлебов, необъятной шири полей. Девочка возненавидела гайдука Сашку. Другой не внял бы приказу графа. А Сашка спустил собак. Граф лют, но ведь на то он и граф. А ты-то почему такой злой, Сашка?

Вот кабы случилось так: Сашка приходит с какой-то просьбой к графу, а тот на него — собак... Пускай тогда разрывают Сашку, пускай разгрызают его тело...

«Так тебе! Так тебе! — приговаривает Лукия. — Будешь теперь? Будешь?»

«Ой, нет, нельзя же так»,—опомнилась девочка.

Лукия вспомнила наставления матушки Раисы, вычитанные в евангелии... Христос учил любить своих врагов. А она придумывает для Сашки истязания. Но как же это так — полюбить Сашку? Полюбить графа? За то, что людей собаками травят?

Как это в евангелии сказано: «Если кто ударит тебя в правую щеку, подставь ему и левую...» Попробовал бы ударить ее Сашка! Она бы так зубами впилась ему в руку, что не оторвать!

А Семион-столпник, вероятно, стерпел бы... Иоанн многострадальный тоже, наверно, стерпел бы... «Нет, грешница я, — думает Лукия. — Куда мне до Иоанна».

В вознесение в графском имении открылись двери небольшой домашней церкви. Приглашенный священник торжественно отправлял службу. Старая графиня сидела в кресле против царских врат. Выстоять службу ей трудно, болят ноги. Но для молодого графа тоже поставили кресло. Дескать, не к лицу ему стоять наравне со всеми простыми людьми.

Лукия стояла за креслом Скаржинской. Старой графине нужно поминутно прислуживать. То ноги закутать в теплую шаль, то принести воды, то сбегать на кухню узнать, точно ли в срок будет подан обед...

В церквушке полутемно. От стен, от кафельного пола, с высокого потолка веет прохладой. В воздухе стоит благоухающий, сладковатый синий дым. Графиня не переносит запаха ладана, поэтому священник положил в кадильницу какую-то ароматическую смолу.

Когда открылись настежь царские врата, Лукия прямо окаменела от неожиданности. Она увидела в алтаре гайдука Сашку. На нем был стихарь, расшитый серебристыми крестами, в руках он держал кадильницу, прислуживая священнику.

У Лукии голова пошла кругом. Сашка в алтаре! Как же он осмелился? Алтарь — это священнейшее место в церкви! Как же осмелился вступить туда гайдук, который натравливал собак на человека? Как бог пустил этого злодея в свой храм?

Девочка не хотела верить своим глазам. Но нет, ото действительно он — Сашка!

Что-то больно ударило Лукию в бок. Опомнившись, она осмотрелась вокруг. Старая графиня, тыча ее тростью, злобно шипела:

— Не слышишь, тетеря глухая! Поправь шаль на ногах!

Глава семнадцатая

ГОЛУБАЯ ВАЗА

Во всех двадцати комнатах двухэтажного здания жили только двое — молодой граф с матерью. Слуги ютились в коридорах, в чуланах, некоторые — во флигелях. Только Лукия и Рузя, в виде исключения, занимали крохотную комнатушку недалеко от спальни старой графини.

Лукии казалось, что комнат в доме — бессчетное множество, Поначалу девочка боялась заблудиться в многочисленных коридорах старого графского гнезда. Дом походил на древний родовой замок. Хотя девочка никогда не слышала о рыцарях, тем не менее временами ей казалось, что вот-вот колыхнется тяжелая темная портьера на дверях и в безмолвной тишине прозвучат глухие шаги, зазвенят металлические шпоры. Из-за портьеры появится человек, закованный в панцирь и латы, такой же, как тот, что смотрит с мрачного старого портрета в бронзовой раме...

Все двери открыты настежь. Лукия свободно идет длинной анфиладой комнат, выкрашенных в разные цвета — синий, красный, зеленый. Синие стены и потолок, синие ковры, портьеры, синий бархат на креслах... Таинственный альков с вогнутым сводом прятался за складками тяжелого занавеса; девчушке казалось, что вот-вот оттуда выглянет уродливое лицо неведомого Жака...

Кое-где на окнах железные решетки — вот в этой круглой комнате, наверно, сидел какой-нибудь узник графа. Не осталась ли здесь прикованная к стене ржавая цепь?

А что, если бы она, Лукия, швырнула камень в голову графа? Тогда, когда он распорядился спустить свору на сероглазого парня?

Лукии стало не по себе от одной только мысли об этом. Граф, вероятно, заточил бы ее в темный и сырой подвал, где полно лягушек и гадюк — брр!.. Страшно. Она не Симеон-столпник и не святая Серафима... Она неразумная грешная девчонка...