Луна и Смерть

Смутно уходят упряжкив край тишины тростниковоймимо омытого влагойримского торса нагого.Гвадалквивирские волныстелют их в зеркале плесовмеж гравированных листьеви грозовых отголосков.И возле старых повозок,в ночи затерянных сиро,поют, вышивая, детипро вечную горечь мира.Но Кордове нет печалидо темных речных дурманов,и как ни возводит сумракархитектуру туманов —

не скрыть ее ног точеныхнетленный и чистый мрамор.И хрупким узором жестидрожат лепестки флюгарокна серой завесе бризаповерх триумфальных арок.И мост на десять ладовтолкует морские вести,пока контрабанду вносятпо старой стене в предместья…

II

Одна лишь речная рыбкаиглой золотой сметалаКордову ласковых плавнейс Кордовой строгих порталов.Сбрасывают одеждыдети с бесстрастным видом,

тоненькие Мерлины,ученики Товита,они золотую рыбкуковарным вопросом бесят:не краше ли цвет муската,чем пляшущий полумесяц?Но рыбка их заставляет,туманя мрамор холодный,перенимать равновесьеу одинокой колонны,где сарацинский архангел,блеснув чешуей доспеха,когда-то в волнах гортанныхобрел колыбель и эхо…Одна золотая рыбкав руках у красавиц Кордов:

Кордовы, зыблемой в водах,и горней Кордовы гордой.

10

Сан-Габриэль. Севилья

Дону Агустину Виньюалесу

I

Высокий и узкобедрый,стройней тростниковой лагуны,идет он, кутая теньюглаза и грустные губы;поют горячие венысеребряною струною,а кожа в ночи мерцает,как яблоки под луною.И туфли мерно роняютв туманы лунных цветенийдва такта грустных и кратких,

как траур облачной тени.И нет ему в мире равных —ни пальмы в песках кочевий,ни короля на троне,ни в небе звезды вечерней.Когда над яшмовой грудьюлицо он клонит в моленье,ночь на равнину выходит,чтобы упасть на колени.И повелителя горлиц,чуждого ивам печальным,Сан-Габриэля встречаютзвоном гитар величальным:– Когда в материнском лонезальется дитя слезами,ты вспомни про тех цыганок,что бисер тебе низали.

II