Лунатики

Ретикус прибыл во Фромборк летом 1539 года; к концу сентября narratio prima было завершено и выслано; несколькими месяцами спустя оно появилась уже в печатном виде. Вряд ли, что было затрачено более десяти недель времени. За этот период Ретикус проработал объемную рукопись Обращений

, наполненную астрономическими таблицами, рядами цифр, необходимыми схемами и массой ошибок в вычислениях. Ретикус извлек самую суть работы, облек ее в письменную форму, а по вечерам, поддерживаемый Гизе, вел непрерывные переговоры с упрямым стариком, который вечно придумывал новые уловки. Объединенное воздействие нагрузок и фрустраций было велико даже для вспыльчивого юного пророка, , о чем он сам сообщает в одном месте – когда сражается с исключительно запутанной теорией относительно орбиты Марса – его мысли на время "сорвались с петель". Двумя поколениями спустя, когда события в замке Лёбау уже превратились в что-то вроде гомеровской саги для ученых людей, Иоганн Кеплер писал императору Рудольфу в Посвящении своей Новой Астрономии:

Что касается Георга Иоахима Ретикуса, знаменитого ученика Коперникуса в дни наших дедов… рассказывают такую историю: когда в одном случае был он озадачен Марсовой теорией и уже не видел способа, как выпутаться из нее, в качестве последнего средства обратился он к своему ангелу-хранителю как к Оракулу. Тогда невежливый дух схватил Ретикуса за волосы и, то бил его головой о потолок, то с размаху бросал его тело на пол; к своему поведению он прибавил такое вот свойственное всем оракулам заявление: "Вот это и есть перемещения Марса". У слухов языки всегда дрянные… тем не менее, прекрасно можно поверить в то, что Ретикус, когда мысли его были приведены в полнейший беспорядок, разгневался еще сильнее и сам начал стучать головой об стену".

Этот эпизод должен был быть широко известным в дни Кеплера и Галилео, о чем говорит фрагмент в одном из писем Кеплера своему приятелю:

Ты дразнишь меня примером Ретикуса. Я смеюсь вместе с тобой. Помню, я же видел, насколько гадко пытала тебя Луна, да и меня самого тоже. Если теперь дела с моим Марсом пойдут столь же паршиво, тебе бы, который испытывал подобные страдания, следовало проявить сожаление ко мне.

Ретикус и сам описал в narratio prima свою душевную бурю – сомнения ученого на стыке Средневековья и Возрождения, который инстинктивно чувствует, что ведь должно здесь быть красивое и светоносное решение космической мистерии, но он не может избежать кошмаров крутящихся эпициклов:

Астроном, изучающий движения звезд, явно подобен слепцу, который, имея всего лишь посох (математику), чтобы направлять его, должен пройти громадный, бесконечный, опасный путь, что извивается среди бесчисленных пустошей. Каким будет результат? Сделав несколько шагов со страхом, нащупывая дорогу посохом, в какой-то момент он обопрется на него и в отчаянии возопит, обращаясь к Небесам, Земле и всем богам, помочь ему в его несчастии.

В приложении к narratio Ретикус пишет, по обычаям того времени, восторженный гимн стране и людям, представившим ему такое гостеприимство: Encomium Borussiae. "В прославление Пруссии" – это фонтанирующее извержение в самом худшем стиле гуманистов, переполненное всяческими завитушками, греческими божествами и далеко идущими аллегориями. Начинается это приложение с цветистых фраз: