Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила

– Кто угодно, только не она, – рассмеялся Чарльз. – Если ты имеешь в виду ее последнюю волю и завещание, то они ничего не значат. В последнее время старушка присылала нам новое завещание каждые полгода. Разве дядя Крис не получил знаменитое письмо, в котором она отказывается от британского подданства и всех поголовно лишает наследства? Кроме меня, разумеется, – ухмыльнулся он. – Мне были завещаны гончие псы Гавриила и личный томик Корана, потому что я выказывал, по ее выражению, «подлинный интерес к истинным цивилизациям мира». То есть потому, что я в то время учил арабский. В некоторых отношениях, – задумчиво добавил мой кузен, – тетушка была на редкость наивна, коль продолжала верить, что компания «Мэнсел и Мэнсел» способна проявлять подлинный интерес к чему бы то ни было, если на это нет самых что ни на есть веских причин.

– Ладно, хватит шутить.

– Насчет завещаний и всего остального? Я не шучу. В самых изящных витиеватых выражениях ранней Викторианской эпохи – о, каких длинных периодов исполнены ее письма! – она отреклась от всего – от семьи, от Британии, от Бога, от всего на свете. Ну, может быть, и не совсем от Бога, поскольку она собиралась перейти в магометанство и просила: не будем ли мы так добры прислать из Англии надежного каменщика, чтобы он выстроил ей личное кладбище, где она могла бы упокоиться с миром в лоне Аллаха среди своих возлюбленных собачек, и не составит ли нам труда сообщить редактору «Таймс», что зарубежный выпуск газеты стал слишком тонок для того, чтобы она без помех могла решать кроссворды, и что она просит поправить дело.

– Ты можешь говорить серьезно?

– Я серьезен, как сыч, – заявил кузен. – Клянусь, каждое мое слово – правда.

– Тогда что еще за гончие псы Гавриила?

– Разве не помнишь? Да, пожалуй, не помнишь.

– Само выражение припоминаю. Какая-то сказка?

– Легенда из книги, которую мы называли «Легенды северных стран» или что-то в этом роде. Гончие псы Гавриила – свора собак, которые мчатся, неся за собой смерть. Если их вой слышен в доме по ночам, значит вскоре кто-то умрет. Мне лично кажется, что эта идея навеяна дикими гусями – слышала, как они гогочут? Точь-в-точь свора охотничьих псов, когда они с громким лаем гонятся за дичью. В старину этот лай, как гусиный клич, называли «голканье». Мне иногда думается, что имя Гавриил происходит именно от слова «голкать», потому что Гавриил, в конце концов, не ангел смерти… – Чарльз взглянул на меня. – Ты дрожишь. Замерзла?

– Нет. Боюсь, один из этих псов будет голкать над моей могилой. Но какое отношение к этим милым животным имеет тетушка Гарриет?

– Ни малейшего, если не считать того, что у нее есть пара фарфоровых собачек, о которых я страстно мечтал, вот и окрестил их гончими псами Гавриила, потому что они походили на иллюстрацию в книжке.

– Пара собачек? Да ты, видимо, выжил из своего жалкого умишка. Что это – шизофрения или просто крыша поехала? Да как это можно – мечтать одновременно о белом «порше» и о фарфоровых игрушках! Никогда в жизни не поверю.

– Это настоящий фарфор, милая Кристи, – рассмеялся Чарльз. – Настоящий китайский фарфор. Они относятся к династии Мин, их место в музее. Понятия не имею, сколько они стоят сейчас, но, поскольку у меня уже в шесть лет хватило вкуса влюбиться в них с первого взгляда, а у тетушки Гарриет в ту же пору еще более достало вкуса влюбиться с первого взгляда в меня, она и пообещала этих собачек мне. И хотя нынче старушка, без сомнения, давно впала в маразм, надеюсь, она помнит о своем обещании. – Он нетерпеливо шевельнулся. – Дело совсем не в собачках, разве не видишь, они просто хороший предлог.

– Чтобы заглянуть к ней?

– Да.

– Что-то поздновато у тебя проснулись родственные чувства, – насмешливо бросила я.

Но мой кузен не рассмеялся, как я ожидала, и не стал отнекиваться. Лишь бросил на меня искоса, из-под густых ресниц, странный взгляд, значения которого я не поняла, да произнес:

– Не хочу упускать шанс. Дело складывается весьма интригующим образом.

– Ладно, уговорил. Поеду с тобой, хотя бы из чистого любопытства. Будем надеяться, старушка вспомнит тебя, потому что меня она наверняка давно позабыла. Ей, поди, за сто лет перевалило.

– Ей ровно восемьдесят и ни минутой больше, честное слово, и она для своих лет на редкость бодра и жизнерадостна. В округе о ней складывают легенды: говорят, она скачет галопом по окрестным горам в сопровождении своры гончих псов и стреляет себе на обед любую дичь, какая попадется на глаза.

– Голкает, значит. Я помню эти рассказы о ней, кто же их забудет? В последний свой визит она привезла с собой восемь спаниелей короля Карла.

– Сейчас она держит тибетских терьеров и салюки – персидских борзых. С такими собаками охотились на газелей арабские князья. Насколько мне известно, она перешла все границы – сама превратилась в араба, причем в араба-мужчину: одевается как эмир, курит кальян, ни с кем не встречается, если и принимает гостей, то только по ночам и живет в своем замусоренном дворце…

– Во дворце? – удивленно переспросила я. – Кем она себя считает – леди Эстер Стэнхоуп?