Бесстрашная, до крайности себялюбивая, высокомерная и эксцентричная – причем эксцентричность ее с годами переросла в манию величия, – леди Эстер принялась наводить порядок в местной политике, открыто бросала вызов местным эмирам и стремилась – не без некоторого успеха – поставить себя над законом. В конце концов она внушила себе, что ей уготована судьба царицы Востока и в один прекрасный день она, коронованная, въедет на белом коне в Иерусалим подле стремени нового мессии.
Однако все мы смертны, и в предначертанный срок эта убежденная отшельница, puissante et solitaire[55]
, встретила свой конец – она умерла в дряхлости и нищете, растратив все свое огромное состояние, всеми покинутая. Дворец ее обветшал, слуги разворовывали добро и презрительно смеялись над старухой. Но помимо долгов леди Эстер оставила после себя легенду, дожившую до наших дней.И вот, к нашему изумлению, легенда возродилась вновь в лице моей двоюродной бабушки Гарриет. Из того, что я знала о почтенной даме, следовало, что она, если не считать титула, вполне вписывается в избранную ею роль. Она была богата, получила неплохое образование и являлась безусловно яркой личностью; путешествовала по всему свету в сопровождении многочисленной прислуги, которая, возможно, не так потрясала воображение каждого встречного, как свита леди Эстер Стэнхоуп в 1820 году, но, несомненно, доставляла обладательнице не меньше хлопот.
Тетушка Гарриет вышла замуж за археолога Эрнеста Бойда и с тех пор сопровождала его во всех деловых поездках от Камбоджи до долины Евфрата, вмешиваясь во все и, нельзя не признать, неплохо справляясь с проблемой обеспечения раскопок всем необходимым. После его кончины она оставила активную деятельность и вернулась в Англию, но продолжала проявлять глубокий интерес к Ближнему Востоку и финансировала одну-две экспедиции, возбудившие ее любопытство.
За два года английский климат смертельно надоел ей. И, распрощавшись с семьей (это и был последний визит, который я запомнила), она отправилась в Ливан, где приобрела для себя уединенный дворец на вершине горы и поселилась в нем, как она нам сообщила, для того, чтобы писать книгу.
Лишь один-единственный раз тетушка Гарриет покинула свою цитадель в горах. Это произошло четыре года назад, когда моя семья только что уехала в Лос-Анджелес. Она приехала, по ее собственному выражению, чтобы уладить дела, – это означало перевод значительных сумм ее состояния в ливанские банки, – а также подобрать подружку для препротивного (по словам Чарльза) тибетского терьера Далилы и навеки отряхнуть пыль Англии со своих юбок. Насколько я знаю, больше она не приезжала. Никто не имел понятия, вправду ли она за время добровольного пятнадцатилетнего изгнания написала хоть что-нибудь, если не считать регулярно присылаемых нам завещаний – вся семья с удовольствием читала их и затем выбрасывала из головы. Мы обходились без тетушки Гарриет так же успешно, как она, похоже, обходилась без нас. Ни с той ни с другой стороны не выказывалось ни малейшего сожаления; моя двоюродная бабушка просто воплотила в себе присущее всей нашей семье стремление к разобщенности.
Поэтому я взглянула на кузена с сомнением.
– Думаешь, она захочет тебя видеть?
– Захочет, – безмятежно заявил он. – Моя мать всегда зло подшучивала над склонностью тетушки Гарриет к молодым мужчинам, но не вижу причины, почему бы нам на этом не сыграть. И если я заявлю, что пришел получить то, что принадлежит мне по праву, имея в виду гончих псов Гавриила, то ей это придется по душе. Она всегда симпатизировала тем, кто не упустит своего. Если мне удастся попасть в Бейрут в воскресенье вечером, то давай вместе съездим к тетушке в понедельник.
– Давай. Звучит завлекательно, если бы я могла поверить хоть одному твоему слову.
– Все это чистая правда – по крайней мере, настолько чистая, насколько можно услышать в этой стране, – заверил меня кузен. – Знаешь, как ее называют? Страна, где может случиться все, что угодно, «страна чудес». «Народ, населяющий эту страну, – тихо процитировал он, – народ скал и пустынь, чье воображение расцвечено ярче и укутано дымкой плотнее, чем горизонты их песков и морей, живет согласно слову Магомета и леди Эстер Стэнхоуп. Они спрашивают совета у звезд, верят в пророков, в чудеса и в ясновидение».
– Что это?
– Ламартен.
– Сдается мне, даже тетушка Гарриет может на этом фоне считаться нормальной. Не терпится увидеться с ней. Но мне пора. – Я взглянула на часы. – Боже мой, уже время ужинать.
– Я уверен, Бен захотел бы, чтобы ты осталась. Он придет с минуты на минуту. Может, подождешь?
– С удовольствием бы, но завтра мы отправляемся чуть свет, а у меня еще есть дела. – Я нагнулась в поисках сумочки. – А вы, милый юноша, отвезете меня домой. Да-да, и не спорь. Даже ради твоих прекрасных глаз я не собираюсь бродить в одиночку по темным улицам Дамаска, не говоря уже о том, что мне не найти дорогу. Если только ты не одолжишь мне «порше»…
– Кое-чем я ради тебя готов рискнуть, – ответил кузен, – но кое-чем – ни за что. Так и быть, я тебя отвезу. Пошли.