Львиное Око

Но мир тесен, далеко не уйдешь. Когда я вновь обрел самоуважение, мне захотелось позабыть Бобби-моего-мальчика и Герши, которую он, думаю, любил всем сердцем, как и она его. Я был ими сыт по горло. И я решил заняться собственным здоровьем. В Виши я лечил печень, в Сен-Этьен де Бегорри — гайморовы полости, в Вернеле-Бэн — желудочные заболевания. Как бы далеко я ни забирался, Герши словно следовала за мной. От родных Мишеля в Саре я узнал, что Герши была взята на содержание par un duc anglais [86]. В Прадесе один пожилой художник только и говорил о том, как некогда писал ее портрет.

Излечившись от телесных недугов и залечив душевные раны, я вернулся в Париж. Я давно полюбил прекрасную свою родину и готов был хоть всю жизнь исследовать долины Пиренеев или бродить по берегам Роны. Я больше ни разу не покинул Францию по своей воле и, попав в плен, тотчас сбежал. Сбежал не потому, что я смел или дерзок, а потому, что тосковал по дому.

Актеры, с которыми я иногда встречался до войны, спрашивали у меня, где Герши, что с ней, или же сами рассказывали о том, что слышали о ней. Потом кто-то сообщил мне, будто ей предложили на выгодных условиях выступить в Берлине — это случилось в 1913 году. Я обрадовался, что дела у Герши идут на лад, и попытался выкинуть ее из головы.

Начавшаяся война стерла память о ней, как стерла и все остальное. Но в окопах в руках одного «poilu» [87]

я увидел газетную вырезку с ее фотографией. Он разглядывал ее, вытаскивая сначала один башмак, потом другой из грязи, в которой увяз. Увидев меня, офицера, он сунул вырезку в карман грязного френча, после чего нехотя откозырял.

В плену я часто вспоминал о ней. Вспоминал об ужинах в ресторане Максима, Хорхера или иных заведениях, где кормили лучше всего. После побега из плена я получил трехнедельный отпуск, а затем, прежде чем вернуться на фронт, отправился поправлять здоровье в Виттель. В Париже меня отыскал низенький упрямый человечек. Это был месье Ляду, сотрудник Deuxi`eme Bureau [88]. Он поинтересовался, что известно капитану Лябогу, герою Франции, о женщине по имени Мата Хари.

XIX

ФРАНЦ. 1912–1913 годы

Я убил Мата Хари в целях самозащиты, из мести, от пресыщения. И еще оттого, что она избегала меня.

Точно большая ручная кошка она подходила ко мне, увертывалась от моей плетки, царапала меня, не выпуская когтей, заставляя меня забыть о своем желании мучить ее. Пружинистой походкой как ни в чем не бывало она разгуливала по клетке, которую я для нее приготовил, превращая мои пороки в насущные потребности. И все же она избегала меня.

Нам не следовало встречаться. Если бы мы не познакомились, то, возможно, оба остались бы живы. Как часто приходит мне в голову эта мысль! Пусть философы рассуждают о неотвратимости того, что предрешено судьбой.

Как бы то ни было, когда из Парижа пришло письмо от герра Хоффера, я вернулся в Берлин и явился в кабинет Гельмута Краузе на Вильгельмштрассе.

Письмо было простым, не шифрованным и не написанным симпатическими чернилами. Были только подчеркнуты некоторые слова. Двойная черта означала, что слово имеет противоположный смысл, одной линией подчеркивались ключевые слова.

— Прочтите, ван Веель, — произнес мой шеф. — Это донесение от почтового ящика Париж 18. Подумайте, как это можно использовать.

— Париж 18? Это Хоффер?

— А откуда вам это известно? — резким голосом спросил Адам фон Рихтер, новый молодой помощник Краузе.

— Когда ван Веель находился в Вене, пришла информация от Хоффера, которую я передал ему. Любопытное совпадение. Вы ничего не забываете, — одобрительно произнес Краузе, обращаясь ко мне. Он и сам ничего не забывал.

Письмо было датировано Днем всех святых 1912 года.

«Дорогой дядя Гельмут,— читал я письмо, написанное размашистым почерком Хоффера. — Вы будете бранить меня за то, что я увлекся такой светской женщиной, как Мата Хари. Я знаю, не такую партию вы желали бы для своего племянника, но как счастлив будет тот мужчина, которого она изберет. Съездите в Берлин — и вы сами в этом убедитесь. В феврале следующего года она будет выступать в театре „Винтергартен“. Она БОГАТА, очаровательна, и, как я надеюсь, со временем ее можно будет убедить вернуться в Париж. На ее приемы ходят все. Бедная дама потеряла близкого РОДСТВЕННИКА и она БЕЗУТЕШНА».

— Пишет какую-то чушь этот Хоффер, — проговорил Адам.