Львиное Око

Родители ее относились ко мне, как к возможному жениху. Хотя я был беден, они, казалось, радовались моему выбору. Во всяком случае, мой герб оказался таким же древним, как и герб их рода. Кроме того, выяснилось, что мы дальние родственники по материнской линии. Эльзе было всего девятнадцать, мне на двадцать лет больше. Но разве для столь чистой и нежной девушки сыщешь более подходящую партию, чем шалопай, который успел перебеситься, но остался достойным своего имени?

К моему удивлению, Адам поощрял мои намерения и, хотя сам редко приезжал в поместье вместе со мной, благосклонно относился к моим поездкам к ним на субботу и воскресенье.

— Я не люблю возиться с землей, — заявил он, — и согласился отказаться от своих претензий в пользу Эльзы. При условии, что она найдет подходящую партию.

Я уже видел себя владельцем этого дома, обладателем плодородной ухоженной земли. И Эльзы. Я терпеливо ухаживал за ней, вызывая бледный румянец на прозрачной ее коже, мимолетную улыбку, иногда появлявшуюся на ее тонких губах. Робость ее околдовала меня.

Став впервые в жизни по-настоящему счастливым человеком, я подобрел душой. Не знаю, сколько времени прошло после того, как я впервые встретил ее, — пожалуй, несколько недель, — прежде чем, склонившись с седла, я коснулся невинных губ Эльзы своими губами.

Это произошло на следующий день после того, как выпал первый снег — в том году зима наступила поздно. На ярко-синем, как на полотнах Фрагонара, небе светило солнце, оживляя пейзаж XVIII века. На деревьях висели сосульки, сверкавшие, точно хрустальные канделябры; лесные тропы покрывал мягкий, как лепестки цветов, белый ковер. Чистота пробуждала радость, а не строгую торжественность, и я поцеловал девушку, которую скоро собирался назвать своей женой.

Пришпорив коня, она помчалась домой. Я поехал следом, пустив лошадь шагом, чтобы милая девушка успела прийти в себя. На губах моих сохранился вкус ее губ, похожий на ожог сухого льда. В моей суженой вот-вот должна была пробудиться женщина. Я был любим и ощущал удивительное чувство приподнятости и смиренности.

Отдав вожжи конюху, я вошел в дом, готовый преклонить перед нею колени. Я скажу Эльзе то, что ей уже было известно, — что я ее обожаю. И попрошу у нее позволения поговорить с отцом.

Вдруг из зала до меня донесся вопль. Это кричала Эльза.

На мое счастье, такое уже случалось. Прошлым летом ее поцеловал сын деревенского священника. Бедный парень. Его с позором прогнали, а потом выяснилось, что он вовсе и не думал лишать Эльзу невинности, что она напрасно обвиняла его и вся эта история — плод ее больной фантазии. Знакомый психиатр поведал графине, что дочь ее безнадежная истеричка. И эти господа готовы были отдать ее за меня! Впоследствии Эльза окончательно сошла с ума и была изолирована от общества.

Мать моя не покончила жизнь самоубийством. Она была сражена шальной пулей на охоте. Я знаю это совершенно определенно. Она была не похожа на Эльзу. Ничуть.

Наступила зима, какая бывает лишь на севере Германии, — с морозами, ярким солнцем. Короткие чудные дни прельщали меня своей красотой, но долгие вечера приводили в ужас.

И от этого чувства меня не спасали ни пьяный разгул, ни работа. Давно позади остался день зимнего противостояния, хмурые дни сменялись холодными, тоскливыми ночами, но ни солнечные лучи, ни луна не освещали улиц города. Погода как нельзя соответствовала моему унылому настроению. Я начал ненавидеть и свое окружение и себя самого.

Когда нам с Адамом фон Рихтером поручили встретить в поезде мадам Мата Хари, я был раздражен. Прихлебывая в станционном буфете пиво в обществе Адама, чтобы не думать ни о чем другом, я размышлял о железнодорожных вокзалах.

«До чего же омерзительны немецкие вокзалы, — думал я. — То ли дело — французские, где царит беспорядок, где слышен стук чашек, где грязный пол залит красным вином, а пассажиры, толкаясь, толпой устремляются к выходу на перрон».

А еще лучше — русские. Там стоит запах, как на невольничьем рынке. Прямо на полу днем и ночью спят крестьяне. Забавно наблюдать, как русские бросаются в залы ожидания третьего класса. Зрелище напоминает революцию в миниатюре. Те, кому не удалось пробиться, с покорным видом возвращаются на прежнее место. Однажды я видел, как в дело пошли ножи: шла драка из-за места у раскаленной печи, где можно было развалиться в ожидании очередного поезда, который повезет их по одноколейному пути протяженностью в тысячи верст, соединяющему одну часть их дикой, похожей на пустыню, страны с другой.