Магическая Прага

Однако его преемник, пасынок, которого 24 июня 1888 г. называли “палачом Чешского королевства” (“Scharfrichter für das Konigreigh Bohmen”), уже никоим образом не был связан с мистикой. Если Пипергеру хотя бы нравилось “ошиваться” по кабакам, прежде всего в “У Черного пивовара”, распугивая клиентов своими историями про висельников, то Фольшлягер в перерывах между казнями вел затворническую жизнь, ходил в домашних тапочках, был предан своему ювелирному делу и семье. И рядом с ним даже атрибуты палача, столь близкие Пипергеру: петли, крюки и мотки веревки – выглядят не столь зловещими. Фольшлягер, о котором Швейк пишет, что он вешал за четыре золотых[1115], мечтал лишь об одном: быть палачом в Вене. Но когда он был приглашен в австрийскую столицу на пробу – задушить одну дамочку, зарезавшую собственную дочь, у него запуталась веревка, и осужденная несколько секунд раскачивалась, подрагивая, словно полип. С тех пор он уже не заводил речей о Вене, оправадываясь тем, что в этом городе никуда не годные веревки.

Глава 79

Сейчас я хотел бы, чтобы читатель познакомился с отрывком из романа Махи “Кршивоклад” (“Křivoklad”, 1830), полного светящихся искр и языков пламени, – отрывком, который должен был стать частью большого романа под названием “Палач” (“Kat”), по плану состоящего из четырех “остановок”, каждая из которых носила бы имя одного из чешских замков. Этот текст Махи, который своей драматичностью и богатством диалогов вызвал у Буриана желание инсценировать его[1116]

, опирался на узы, связывавшие Вацлава IV и его палача. Древние летописцы ненавидели этого монарха, единственного короля, к которому Незвал, по собственному его утверждению, питал симпатию[1117]: и действительно, в хрониках говорится, что Вацлав ходил по кабакам в сопровождении своего палача, которого называл “приятелем”, якшался со всяким сбродом, душил священников, обезглавливал знать, поджаривал на вертеле нерадивых поваров, спускал на жену бешеного пса, который искусал ее до смерти

[1118]. Подобная клевета звучит про него и в рассказе Махи: “Утром король Вацлав или, как его называли пражане, Вацлав Ленивый, приговаривает к смерти пятерых, которые ему кажутся виновными, в полдень его приятель с помощью меча отправляет их в мир иной, а вечером за бокалом вина они оба оплакивают это убийство, продолжают сетовать, пока у них не начинают языки заплетаться и их, мертвецки пьяных, не относят в постель”[1119]

.

После того как поэт в мельчайших подробностях описывает скорбные взгляды, пылающие взоры, гримасы, ехидные ухмылки, меняющуюся мимику палача, весь рассказ целиком можно назвать трактатом о физиогномике или мимике лица. Эти два персонажа словно участвуют в игре противоположных цветов – король (в белом одеянии с серебряной отделкой) и палач (в черном плаще с красным подбоем) сливаются в единую чудаковатую фигуру с двумя лицами: одна и та же сомнамбулическая грусть, одна и та же тревога. Только король стыдится своей власти и мечтает раствориться среди простого люда, тогда как палач жаждет сбежать из этого ничтожного государства, которое бесконечно мучает его. На самом деле, как оказывается в итоге, палач – это незаконнорожденный племянник Вацлава III, последний из рода Пшемыслов, и он избрал эту жуткую профессию, чтобы поиздеваться над человечеством из боязни унижения. В этом палаче, который устремляет свой взор в бесконечность, измученном мечтателе, смахивающем на Пьеро, в этом палаче, который за взрывами развязного дьявольского смеха скрывает свой траур, Маха изобразил самого себя, свое отчаяние, свою хандру поэта-романтика[1120].

Королевское происхождение и ужасное настроение палача; любовь девушки (по имени Милада) к палачу, который казнил ее отца; грустные песни в исполнении Милады под аккомпанемент арфы; истощение и смерть девушки, и к тому же арфа, замки, тюрьма, катафалк, в котором в конце вся в белом лежит Милада с мечом палача на груди: все сцены, приемы, мотивировки, встречающиеся в этом рассказе, уходят корнями в эпоху романтизма. Главный атрибут – меч – постоянно появляется на страницах рассказа: если палач являет собой вырождение королевской чести и упадок старинной славы, то меч – символ королевского достоинства – превратился в рабочий инструмент палача[1121]. “О меч! Ты мой призрак (симулякр)”, – воскликнет палач в конце, когда найдет его на теле умершей Милады[1122].