Магическая Прага

В эпоху Рудольфа II самой громкой была казнь королевского маршала Германа Кристофа Россвурма (или, вернее, Кристиана Германа Фейера фон Руссвурма) – офицера и невероятного бабника, который 25 (или 29) июля 1605 г. в Малой Стране, подстрекаемый миланским разбойником Джакомо Фурлани, завязал дуэль с графом Франческо Барбиано ди Бельджойозо. Вмешались слуги обоих противников, и в этой заварухе Бельджойозо лишился жизни. Россвурма арестовали, он пытался оправдываться, но подхалим камердинер Филипп Ланг из Лангенфельда (все тот же Ланг) не внял мольбам обвиняемого и убедил Рудольфа, что маршал готовил против него заговор вместе с турками. И ранним утром 20 (или 29) ноября в ратуше при свете погребальных свечей, лежа на голом полу в монашеской рясе, Россвурм был обезглавлен. Немилость государя, пусть и не сразу, но вскоре достигла и Ланга[1103]. Золотое время для палачей. Когда в 1612 г. камердинер Кашпар Руцкий из Рудз, алхимик, посаженный в тюрьму из-за того, что он похитил сокровища у умершего Рудольфа, повесился в келье Белой башни, палач перевез на телеге его труп к Страговской башне, где отрубил ему голову, отрезал руки и ноги, расчленил, вытащил сердце и, размяв его, как кошачий корм, извлек все, что еще оставалось в теле, выбросил отдельные куски этого тела в канаву, наполненную негашеной известью, но так как после этого черный призрак камердинера разъезжал по Праге на огненной телеге, палачу пришлось эксгумировать останки и предать их огню, а затем выбросить во Влтаву[1104].

Связь Рудольфа II с мрачной историей повешения демонстрирует декрет от 9 февраля 1608 г., в котором монаршая канцелярия просит у скабинов (судебной коллегии) Кутна-Горы “немного того мха, что растет в местах казней на костях людей, ушедших в мир иной из-за своих злодеяний”, “в особенности того мха, который растет на человеческих черепах”[1105]. И поэтому Коларж не преувеличивает, когда в своем высокопарном романе пишет, как Рудольф II, переодевшись в приспешника палача, ночью, при слабом свете закопченного фонаря, идет на поиски мандрагоры вместе с доктором Скотой, с черным псом и с Вилемом проходит под виселицей, в петле которой висел последний – целый и невредимый. “Здесь, – говорит Скота, – в славной и великолепной Праге, в этом алтаре оккультного искусства и человеческого знания пророс цветок единственной, настоящей, живой мандрагоры”[1106]. Со степенностью ленивого сборщика податей Коларж описывает мистический ритуал поиска волосатого корня мандрагоры, который он также называет “маленькой виселицей” (чеш

. sibeničníček).

Вся метафизика пражской казни снова возрождается в знаменитом финале “Процесса” Кафки, где при свете луны два палача, два комедианта, “бледные, одутловатые”, два цилиндра ведут Йозефа К. в “небольшую заброшенную и пустую” каменоломню Страгова[1107].

Арбес в романе “Дьявол на скамье пыток” (1865) описывал убийство собаки “в пустой каменной пещере за Страговской башней”[1108]. “Как собака” – таковы последние слова Йозефа К., когда один из мерзавцев ткнул нож ему в сердце

[1109].

Глава 78

Что палачи скорее разыгрывают спектакль, понимал и Кафка. Йозеф К. догадывается, что два господина в черном, которые должны сопровождать его на казнь, “старые отставные актеры”, но только задумывается над тем, актеры какого театра они, и по их двойному подбородку делает вывод, что “может быть, они теноры”[1110]

.

Если в словесных миниатюрах Алоизиюса Бертрана слово “pendu” (“повешенный”) появляется десять раз, то интересно, сколько раз в этой моей оде Праге звучат слова “виселица” и “повешенный”? Но как можно не упомянуть Пипергера, предпоследнего официального палача города на Влтаве? Он жил в серой халупе на Платнержской улице, и на двери висела табличка:

“Ян Креститель Пипергер,

профессиональный палач Чешского королевства”.

Обыкновенный ремесленник – ковровщик или краснодеревщик, маленький, толстый, скрюченный подагрой, он вмиг перевоплощался в виртуозно владеющего веревкой демона. И поэтому некая комедиантка в черном фраке и котелке, с гвоздикой в петлице – сама Смерть – частенько приходила поиграть на скрипке перед этой халупой, что примыкала к кабачку, и завлекала прохожих.