Магическая Прага

Очевидно, что Чапек не мог равнодушно смотреть на эгоизм, жадность и спесь хозяев – этих акул и выскочек, на вопиющие противоречия капиталистического общества, на несправедливое распределение благосостояния. Об этом свидетельствует энтомологическая “мораль” в сценах “Из жизни насекомых” (“Ze života hmyzu”, 1921), в которых он, вместе с братом Йозефом, сатирически изображает пороки послевоенных людей, присваивая их бабочкам, муравьям и стрекозам. Но в то же время он не доверял и благородным преобразовательным реформам, предвещавшим солнечное будущее. Убежденный в том, что сегодняшние фанатичные реформаторы назавтра повторят в увеличенном масштабе ошибки изгнанных ими классов, он не питал иллюзий по поводу изменений и не разделял упоения представителей авангарда, слышавших в топоте мятежников предвестие палингенеза[946]. По мнению Чапека, лозунги, восстания, чудесные открытия, вместо того чтобы улучшить условия жизни человека, ведут человечество к уничтожению.

Отсюда его приверженность здравому смыслу, золотой середине, среднему пути – приверженность, которая могла бы раздражать, если бы мы не были сыты по горло экспериментами и прогрессивными заблуждениями, спекуляциями о сверхчеловеке. Дожив до седых волос, мы вынуждены согласиться с ним, хотя и сожалеем немного о сброшенных романтических плащах. Алквист, почти альтер эго Чапека, утверждает: “Я думаю, лучше уложить хоть один кирпич, чем набрасывать огромные планы”[947]. В финале “Кракатита” Бог, седой старичок, под холщовым навесом повозки показывает мир в виде ящика с окошком, в котором чередуются нарисованные изображения, при свете масляного фонаря, и говорит изобретателю Прокопу: “Ты хотел творить слишком великое – а будешь творить малое. И это – хорошо”

[948]. Другой персонаж “Р.У.Р.”, консул Бусман, утверждает, что историю творят не великие мечты, а мелкие нужды маленьких людей. И беда в том, что отрицание хвастливого героизма, безрассудных мятежей и воздушных замков часто обращается в мещанскую успокоенность, сытый минимализм, в самодовольную воскресную провинциальность, как в заключительной вечеринке “Фабрики Абсолюта”, где односельчане рассуждают в кабачке о доверии и терпении к людям, жуя при этом колбаски с квашеной капустой.

Столкнувшись с беспрецедентной жестокостью чапековских саламандр и автоматов, затмевающей все балаганные уловки и веселое двуличие манекенов, с ностальгией вспоминаешь кукол из музеев восковых фигур. И действительно, Чапек даже к Апокалипсису относится с рассудительной отстраненностью, не перебарщивая с ужасами. И все же, если посмотреть внимательнее, его андроиды – порождение пражской порчи, демонические силы, как и арлекины – персонажи народной комедии, несмотря на все различия между этими двумя прототипами (нем. Urgestalten)[949]

.

Арлекины, хотя и возглавляют толпы мертвых и сопровождают их в загробный мир, и потому всегда находятся в контакте с Unterwelt (нем. “преисподняя”), еще и жонглеры, эквилибристы, шуты в наряде из разноцветных ромбов. А роботы мрачнее Судного дня – это фетиши техногенной цивилизации, сухие управленцы, высокомерные постники, образцы механизации, способной погасить остроумие и воображение. Скажу словами Ариосто: “Что нет никого и не было злее, коварней, зловреднее, чем искусник проклятого орудия”[950].

Глава 68

Я пишу тебе из обожаемого тобою города, чтобы сообщить, что Прага в это мятежнейшее время буквально кишит големами. Нет ни одного каштана, двора, крыши, моста, которые не несли бы отпечаток их глинистых ручищ. Мала Страна, Лорета, твой уголок в Кампа, Петршин, Бельведер, Ольшанское кладбище. Полчища “бесформенных комков” толпятся на этом корабле дураков, нос которого находится в Градчанах, а корма – на Летне.

Твой город лежит в сумерках и кошмарах. Липкая глиняная масса часто прибегает к маскировке, превращаясь в скрытые микрофоны, в циклопические уши, в стопки папок с документами, в кафкианских насекомых. Они, эти раздатчики братской помощи, утверждают, что их цель – помочь нам своими ласками и покровительством, но на самом деле они готовы растерзать нас своими когтями, напустить на нас огромных железных жаб, с гусеницами вместо лап.

Повсюду воняет големами или заплесневелым перегноем, услужливостью, козлиным потом. И уже слишком поздно усиливать слабые стены, укреплять двери, рыть защитные рвы. Этот дьявольский соус уже настолько перелился через край, что твой друг поэт, этот безумец из Памплоны[951] мог бы сложить скорбную Големиаду. Они уже проникли в наши дома – в любом жилище встречаются эти глиняные маникены, что hircum redolent (лат. “пахнут козлом”), они уже лезут на рожон, хохочут до упаду, обжираются и дебоширят, чистят свои зубные протезы.