Магическая Прага

Казнь продолжалась четыре часа, палач сменил четыре меча, ни разу не промахнувшись, он обезглавил двадцать четыре человека, и после небольшого перерыва, немного отдышавшись, казнил и остальных: с одним он расправился посреди площади, с двумя – на торчащей из окна ратуши балке. В упомянутом стихотворении Махара вечером 21 июня изнуренный палач с пересохшей глоткой, в ожидании, пока служанка принесет ему кувшин пива из пивной “Зеленая лягушка”, в мельчайших подробностях рассказывает своей жене о том, что перерезал всем горло одним махом, и кичится этим. Йозеф Сватек, напротив, рассуждает о волнении, сожалении и угрызениях совести Яна Мыдларжа и утверждает, что удрученный необходимостью казнить патриотов Чехии, тот надел черные траурные одежды вместо обычной красной накидки и старался ослабить их страдания, отрубая им головы одним ударом[956].

Сватек собирался сделать из этого пражского палача легендарную личность, наподобие парижского Шарля Сансона, которого Пушкин назвал “свирепым фигляром”[957]

. На примере предполагаемых воспоминаний о нескольких поколениях семьи Сансон, он сочинил целую историю династии Мыдларжей и написал о ней вымышленные воспоминания (1886–1889), в основе которых лежат преступления, судебные процессы, казни в эпоху Рудольфа II и Тридцатилетней войны[958]. Сама идея создать подобные мемуары о жизни палача исходила из того, что палачи могли жениться только на дочерях палачей, а сыновья палачей были вынуждены следовать по стопам отцов в служении этому кровавому делу, и семьи палачей в Богемии, как и в других странах, составляли особую, сплоченную касту[959]

. В воспоминаниях о роде Мыдларж кровавые истории с налетом романтизма становятся слезливым поводом к созданию мещанской мелодрамы, в которой палачи предстают мягкосердечными, сентиментальными, отверженными и посему несчастными.

Но еще до Сватека Йозеф Иржи Коларж в пьесах о “Пражском еврее” (1872) пошел дальше и нафантазировал, будто Ян Мыдларж на самом деле отказался казнить двадцать семь господ, и на помосте его заменил другой палач, которого нельзя было узнать под красным капюшоном[960]. В этой трагедии, полной кошмаров, преувеличений, пафосного утрирования и заявлений адвокатишек, мастер Мыдларж освобождает из тюрьмы раввина Фалу-Элиабом с Вереной, дочерью графа Турна, главы побежденной чешской армии, и бежит с ними из Праги. Затем на силезианской границе он вешает на дереве зловредного преследователя Пржибика Яничека, бывшего продавца мазей, который немало поучаствовал в резне.

На самом деле Ян Мыдларж не только отрубал головы и затягивал скользящие узлы, но и обогатил свой мифический труд некоторыми изысканными издевательствами: так, перед окончательным ударом Ондржею Шлику, Богуславу из Микаловича, Йиржику Хауеншильду и Лендеру Риплу он сначала отсек правую руку, а доктору Иоганнесу Есениусу, ректору Пражского университета, язык. В стихотворении Я. Врхлицкого “Есениус” доктора, уже подружившегося с Тихо Браге, и персонажа из галереи мечтателей и чудаков времен Рудольфа II, тревожит эта “жуткая ампутация”[961]

. Как утверждал Махар, “мучительно было видеть окровавленный рот, в котором обрубок языка пытался говорить…”.

Обезглавленный труп Есениуса не был брошен под настил, а был перенесен на небольшую площадь перед Горской башней (воротами перед входом в город Кутна-Гора), где палач-мясник четвертовал его под эшафотом, насадив части тела на столбы. До полудня Мыдларж вернулся в злосчастный “театр” и собрал в железные кадки двенадцать голов казненных, вместе с помощниками отнес их на Каменный мост и выставил на всеобщее осмеяние на карнизе башни Староместской ратуши: шесть ехидно ухмыляющихся масок он выставил лицом к Малой Стране, а шесть – напротив католической церкви Святого Спасителя. На головы графа Шлика и доктора Хауеншильда он водрузил их отрубленные правые руки, а на голову Есениуса – язык.

За исключением черепа графа Шлика, которого вернули семье в мае 1622 г.[962]

, все остальные черепа в течение десяти лет так и продолжали висеть в железных кадках. Чешские эмигранты, возвратившиеся в Прагу в 1631 г. с саксонскими протестантами, сняли с башни растрескавшиеся от непогоды черепа и, организовав величественное погребальное шествие, захоронили их в Тынском храме[963]. В 1766 г. в этом храме выставили на всеобщее обозрение гроб с одиннадцатью черепами, но поговаривали, будто до отступления саксонцев (1632) эти несчастные головы были погребены в секретном помещении в евангелистской церкви Святого Спасителя. И каждый год, в годовщину казни, они выходили из своего склепа и шли на Староместскую площадь посмотреть на астрономические часы магистра-астронома Гануша и сокрушались, если стрелки останавливались и тем самым сбывалась дурная примета грозящих напастей[964].