Магия и кровь

— А что за файлы он пытался нам послать?

Люк еще немного барабанит по экрану и мрачно смотрит в него.

— Ничего не понимаю.

— Что там?

— Это в точности те же самые файлы. И имена те же, и содержание. Зачем ему посылать вам файлы, если он знал, что они у вас уже есть? И зачем пытаться получать к ним доступ, если они у него и так были? — Люк трясет головой, потом открывает два файла с маминым именем и сканирует код. — Постой! Они не одинаковые! Почти все гены тождественны, но в файле Джастина есть несколько других…

— Каких именно?

— Дай проверю остальные. — Люк перебирает все пары файлов, открывает их, закрывает. — Эти изменения в коде… Гены подправлены так, чтобы обеспечивать предрасположенность к крайней жестокости.

Я так и отпрыгиваю от Люка.

— Наверное, если бы у нас в семье была подобная предрасположенность, я бы знала.

— Предрасположенность не обязательно проявляется.

— Я в курсе! Но этого не может быть. Данные, которые мы храним в альманахе, — это всегда оригиналы, не копии.

— А откуда у членов твоей семьи первоначально взялись данные о секвенировании их ДНК?

Я прикусываю губу. У нас в жизни не было денег на полное секвенирование. Делал его, скорее всего, Джастин, но у него не было доступа к альманаху. Значит, данные загрузила тетя Элейн.

— Посмотри на дату изменения. Метаданные геномов менять нельзя, так ведь?

— Нельзя, но Джастин мог изменить их, если хотел. Давай посмотрим. — У Люка уходит несколько секунд на то, чтобы сопоставить данные двух файлов, — и все совершенно очевидно. Первоначальные файлы из альманаха созданы на несколько месяцев раньше, а файлы Джастина — в тот же день, когда он пытался их подгрузить.

Правильно Люк говорит — по-дилетантски. Что бы ни двигало им в тот день, он был явно не в себе и не понимал, что надо вести себя осторожно.

Люк резко выдыхает и смотрит в экран.

— Проверим, правильно ли мы понимаем друг друга, — негромко говорю я. — В альманахе хранятся файлы с первоначальными данными секвенирования ДНК членов моей семьи. Одиннадцать лет назад Джастин попытался подгрузить на наш сервер точные копии этих файлов, но с данными, измененными так, чтобы указывать на нежелательную генетическую предрасположенность, если можно так выразиться. Я предполагаю, что он хотел получить доступ к альманаху, чтобы записать измененные поддельные файлы поверх первоначальных правильных. У него не получилось, а если бы получилось, сохранились бы только искаженные данные о ДНК взрослых членов моей семьи, которые говорили бы о том, что они потенциальные опасные преступники.

Люк кивает:

— Да. Так это выглядит. Я просто не понимаю, зачем все это Джастину.

Если бы у нас выявили предрасположенность, о которой говорит Люк, это бы нас погубило. Конечно, генетическая склонность не обязательно приводит к активным действиям, но это привлекло бы внимание службы защиты детей. Возможно, там отнеслись бы к нам по справедливости. Возможно, все обошлось бы. Но сколько бы людей ни встало на нашу защиту, в правительстве еще остались те, кто не в состоянии преодолеть предвзятое отношение к цвету нашей кожи и поэтому просто не в силах трезво нас оценить.

Нашу семью затаскали бы по проверкам, нам пришлось бы платить адвокатам, на которых у нас нет денег, нас, детей, могли вообще забрать навсегда. Дискриминация и так существует, сколько бы ее ни отрицали, а данные о генетической предрасположенности только усилили бы ее. Клиенты отказались бы с нами работать и покупать наш товар, приток денег прекратился бы, даже если бы нас не разорили юристы, — и тогда кредиторы забрали бы дом, месяца бы не прошло.

Вообще-то у нас никогда не было денег на полное секвенирование — а тем более на то, чтобы повторить анализ и доказать нашу невиновность. Если бы Джастину удалось переписать файлы, нам было бы нечем отбиться.

Тете Элейн нужно было защитить нас от него. Вполне правдоподобно. Но если Джастин просто не смог взломать альманах, вряд ли это остановило бы его — нет, он пошел бы гораздо дальше, раз уж был в таком отчаянии. Как Элейн удалось удержать Джастина, неизвестно. Точно так же неизвестно, как и то, почему мы, дети, забыли ее. Как и то, почему она умерла.

А главное, как правильно заметил Люк, неизвестно, зачем все это Джастину. Бессмыслица какая-то.

Глаза Люка мечутся по экрану, ищут новые наводки — возможно, ему не меньше моего хочется понять, почему его покровитель так поступил.

— У меня тут видео, погоди. — Люк запускает единственный видеофайл, мы наклоняемся поглядеть.

На экране женщина — темно-коричневая кожа, короткая кудрявая стрижка: тетя Элейн. Глаза у нее красные, опухшие, в уголках морщинки, слишком заметные для ее лет. Первые две минуты она с недоумением смотрит в камеру.

Потом начинает говорить.

— Иногда люди оказываются совсем не теми, кем ты их считал. — Она сцепляет пальцы. Этот жест сильно напоминает мне собственную привычку ломать руки, когда я нервничаю. — Вероятно, это очевидно. — Уголок ее губ дергается, но бледная улыбка тут же гаснет.

Видео обрывается.

Люк вздыхает и снова принимается копаться в планшете.

— Ничего интересного.