Магия шипов

Девушка улыбалась всю дорогу домой, восхищаясь снегом, покрывавшим крыши Хемлок-парка, из-за которого горгульям приходилось раздраженно встряхивать ушами. Венки и гирлянды украшали дома в преддверии зимних праздников. Мимо проезжали кареты, припорошенные снегом, словно сахарной пудрой. Время от времени проезжающие останавливались, чтобы кивнуть Элизабет и Натаниэлю, сняв шляпу, или даже почтительно поклониться. Никто не знал истории целиком, но битва у дверей Королевской библиотеки, их воскрешение из завалов с последующим признанием Эшкрофта сделало Элизабет и Натаниэля спасителями города.

Порой какой-нибудь свидетель битвы останавливался, чтобы спросить, был ли в тот день с ними кто-то третий. Кто-то, кто сражался у ступеней библиотеки, тонкий и бледный словно призрак, в один момент оказывающийся здесь, в другой – там. Все они были в замешательстве, спрашивая об этом, словно вспоминая наполовину забытый сон.

Элизабет отвечала им, но они не верили. Она подозревала, что никогда и не смогут поверить. Точно не в целую историю, в которой на самом деле Сайлас был тем, кто спас их всех.

Добравшись до дома, Натаниэль тут же исчез в своем кабинете, жалуясь на кучу бумажной работы. Он вызвался помочь с опознанием магических артефактов, вывезенных из поместья Эшкрофта. Само поместье находилось в процессе перестройки в новый современный госпиталь. Ко всеобщему удивлению, лорд Киклайтер собственной персоной с величайшим энтузиазмом вызвался спонсировать сие действо. После закрытия Ледгейта он присматривал и за другими заведениями, основанными когда-то Эшкрофтом.

Усталость нахлынула на Элизабет, когда она остановилась в фойе одна. Странно, как много воспоминаний может хранить в себе одно место. Вот кресло, в которое усадил ее Сайлас, когда она боролась с Натаниэлем за свое право остаться. Здесь они сражались с Кодексом после того, как тот превратился в малефикта. Тут она оттирала кровь Натаниэля с пола после Королевского бала и дважды ждала новостей от доктора Годфри о том, выживет ли чародей. И здесь же Сайлас касался своими пальцами в перчатках пустого места на стене…

В какие-то дни воспоминания нависали над ней тяжким грузом. Каждое из них само по себе невесомое, но, вместе взятые, они не давали ей даже подняться по лестнице. И все же Элизабет не променяла бы их ни на что. Именно их существование делало этот дом и эту жизнь тем, за что они боролись и победили. Это была часть ее самой.

– Прошу прощения, мисс! – окликнула ее Мёрси, пробегая мимо со шваброй, метлой и ведром в руках. Элизабет бросилась ей на помощь, но та, смеясь, отмахнулась.

Она была первой служанкой, которую Натаниэль согласился нанять. В те изматывающие дни он отказывался рассматривать любые кандидатуры на эту роль, однако Элизабет отследила Мёрси по записям из Ледгейта и привела ее прямиком к его больничной койке, где та решительно заявила:

– Мне не привыкать к людям, кричащим по ночам, и я не собираюсь вас за это осуждать.

Она въехала вечером того же дня.

– Пожалуйста, зови меня Элизабет! – крикнула она вслед Мёрси прежде, чем та исчезла за углом. Элизабет пыталась объяснить ей, почему она чувствовала себя так странно, когда кто-то ее возраста называл ее «мисс». В то же время в глубине души она понимала: правда состояла в том, что это обращение напоминало ей о Сайласе.

Вместо того чтобы пойти прямиком в спальню, Элизабет побрела вдоль коридора и свернула за угол, к когда-то закрытой на замок, но теперь приоткрытой двери в комнату, в которой они совершали призыв. Она просунула голову, оглядывая коробки и мебель, скопившиеся внутри. Неожиданно для самой себя девушка отодвинула в сторону стулья и скатала ковер, открывая нарисованную на полу пентаграмму.

Они с Натаниэлем провели здесь бесчисленные ночи, пока он выздоравливал и не мог пройти больше нескольких шагов за раз, но все же настаивал на этих путешествиях вдоль коридора. Вместе, снова и снова, они зажигали свечи. Ночь за ночью они произносили настоящее имя Сайласа.

И каждый раз ни дуновения ветра в ответ, ни шороха занавесок на окнах, ни дрожащего пламени свеч.

Они никогда не признавали вслух тот факт, что Сайласа больше нет. Она решила, что это осознание придет позже само собой. Однако однажды Мёрси понадобилось перетащить пару коробок, и так случилось, что она переставила их именно сюда. За ними последовали другие коробки, к которым присоединились разные мелочи. Недели пролетали, пока Элизабет не заметила, как кардинально поменялась эта комната.

Так вот каково это – терять кого-то? Боль, которая никогда не уйдет, а просто скроется где-то внутри.

С задумчивым видом она ставила наполовину сожженные опрокинутые свечи обратно на свои места. Пальцами прошлась по бороздкам пентаграммы. Ей до сих пор было больно от осознания того, что после Сайласа не осталось ни могилы, ни памятника. Эта вырезанная пентаграмма на полу – единственное напоминание о нем, которое осталось. В каком-то смысле казалось, будто его никогда и не было.