Майор Вихрь

— Я тебя запру, — сказал Муха на прощание, — так будет спокойней. И ставни запру: в пустые дома они не суются, они туда суются, где печи топят.

В час ночи кто-то осторожно поскребся к ней в ставню. Аня замерла в кровати и с ужасом подумала, что все оружие спрятано Мухой. Ставень, скрипнув, отворился. Через стекло Аня увидела седого мужчину. Он поманил Аню пальцем, он видел ее, потому что на кровать падал мертвый, медленный, серебристый лунный свет.

Аня поднялась и, набросив на плечи кофту, подошла к окну.

— Девушка, — сказал седой, — меня послал Андрий.

Человек говорил с сильным польским акцентом.

— Какой Андрий?

— Откройте окно, не бойтесь, если бы я был немец, я бы шел через дверь.

Аня открыла окно.

— Дочка, — сказал человек, — Андрий велел мне срочно привести тебя на запасную квартиру. Тут стало опасно, пошли.

Аня смотрела минуту в лицо седого человека. У него были голубые детские глаза на изможденном лице — все в черных металлических точечках.

Аня быстро оделась и перелезла через подоконник.

Всего хорошего!

Теперь, после дня бесконечных допросов, Вихрь, пробираясь сквозь толпу на Старом Рынке, все равно — спиной, ушами, затылком — чувствовал, что слепец уже не так напряжен и не так плотно сжимает в кармане свой парабеллум. Вихрь чувствовал и по темпу проходившего допроса, и по вопросам, уже не таким прострельным и стремительно менявшимся, что гестаповцы склонны верить ему после их экзамена с липовой вельветовой курткой.

Поэтому сейчас, продираясь сквозь толпу, Вихрь чувствовал, что на первом этапе возможного побега во время облавы ему будет легче, чем позавчера, потому что непосредственная его охрана уже пообвыкла, закалилась прошлым днем.

Вихрь ждал облавы. Он понимал, что если и сегодня облавы не будет и ему не удастся уйти, то он может запутаться на допросах. Пока что он скользил по вопросам, которые ему ставились, но скользил, как слаломист: стремительно, рискованно, поднимая много снежной пыли. Однако эта снежная пыль вот-вот уляжется, гестаповцы посидят с карандашом над предыдущими допросами и начнут идти по деталям. Их будет интересовать все, относящееся к службе разведки Генштаба. Вихрь считал неграмотным делом рассматривать своих врагов дурачками. Наивно было бы полагать, что гестапо было в полном неведении о нашей разведке. Вопрос заключался в том, что они знали, что они могли знать и какими фактами, данными, именами и цифрами они могли — незаметно для самого Вихря — уличить его во лжи.

Пока что Вихрь пользовался именами погибших товарищей, историей своего днепропетровского подполья, секретами своей — теперь уже устаревшей — разведработы в Кривом Роге, в организации Тодта.

Вихрь шел, присматриваясь к людям, которые его окружали, и думал про то, что сейчас промедление становится смерти подобным. Поэтому он с особым вниманием вглядывался в лица людей, окружавших его, и думал, как они будут себя вести, если он ринется сквозь толпу — напропалую, не дожидаясь облавы.

«Либо они все попадают, когда начнется стрельба, либо бросятся в разные стороны, и я окажусь в простреливаемом коридоре, либо слепой начнет палить мне вслед без разбора, да и длинный, который впереди, тоже. Хотя с длинным легче: пока он обернется, я могу уйти далеко, а если пригнусь, они меня не увидят в толпе, — думал Вихрь, — но все равно станут палить, людей перегубят — страх...»

Открылось оконце на шпиле костела, и трубач проиграл свою печальную, тревожную неоконченную песню.

«Еще полчаса мои, — подумал Вихрь, — видимо, они в лучшем случае пустят меня еще один раз, а потом, скорее всего, станут водить своего человека, одетого под меня. Видимо, они после сегодняшнего прокола будут искать кого-либо похожего на меня. Оденут, подгримируют — и айда новая игра, без меня...»

Высоко в небе словно комары запищали. Вихрь замер, продолжая идти вперед. Он теперь ступал на носки, будто в лесу, на охоте, в ожидании дичи, когда ее нет, но вот-вот где-то сейчас здесь из-под ног высверкнет тетеревом, двумя, тремя тетеревами, выводком, большим тетеревиным выводком, резанет воздух дуплетом, грохнется черно-бело-рыжий комок в землю, заскулит пес, потянет пороховой гарью, замрет сердце счастьем.

«Тише же вы! — чуть не кричал Вихрь на людей, которые шли, шаркая тонкими уставшими ногами по серым средневековым плитам. — Тише вы! Слышите, самолеты!»

Потом он увидел в небе черные точки: армада самолетов шла с запада на восток — бомбить наших. Вихрь вздохнул, опустил глаза и увидел, как идущий впереди гестаповец, поднявшись на носки, заглядывает через головы торговцев иконами. Вихрь пригнулся — незаметно, шеей, чтобы увидеть, куда смотрит длинный. Он увидел мальчишку, который ползал на коленях, собирая огрызки яблок, окурки, рассыпанные зерна хлеба. Мальчишка был черненький, длинноносый, с проволочными, гладкими волосами — цыганенок.