Майор Вихрь

«Бросьте вы говорить про физиономистику, — вспомнила она слова капитана Высоковского. — Иной раз такой ангел с физии, а все равно убежден, что перед тобой враг, сердце говорит...» Аня тогда засмеялась и спросила красивого капитана: «А сердце ваше говорит после того, как глаза посмотрели в глаза, не так ли?» «Нет, — ответил Высоковский, тоже улыбнувшись, — донесения, они точнее глаз и сердца. Настоящую историю общества напишут через много лет, и это будет самая точная история, потому что наши архивы станут открытыми. И люди не будут гадать, разглядывая рисованные или фотографические портреты: хорош он был или плох? Они будут знать всю правду: и про негодяев с чистыми глазами святых, и про героев с грубыми лицами и косноязычной речью».

— Я не верю вам, — сказала Аня окружавшим ее людям, — вы знаете все, но я вам не верю. Он не мог быть предателем!

— Он мог им не быть, — ответил Седой, — он им стал.

— Он не мог им стать!

— Почему?

— Потому что он наш!

— А мы чьи? — спросил парень в крагах. — Нас ты считаешь чьими?

Седой сказал:

— Надо срочно связаться с вашим центром: как поступать с Андрием? Брать его живым или убирать здесь же, пока он больших бед не натворил.

«Неужели я не верю этим людям только потому, что они плохо говорят по-русски, а Муха — наш парень? — думала Аня, отстраненно прислушиваясь к тому, что ей говорил то Седой, то сын полковника Игнация, внук Палека. — Если это так, тогда ужасно. Муха был все время на связи с Бородиным. Ему верили в центре. Нас посылали к нему. Но ведь нас посылали именно к нему потому, что он передал, что имеет на связи представителей местного подполья. Палека я знаю, тут они говорят правду. Это знали Муха, Вихрь, Коля и я. А если радиоперехват? Если все это сейчас со мной разыгрывают статисты из гестапо?»

— Запомни: промедление смерти подобно, — закончил Седой, — особенно сейчас.

— Я у вас, — сказала Аня, — я в ваших руках. Можете делать со мной все, что угодно. Я вам не верю! Понимаете вы?! Не верю!

Вечер, ночь, утро

Если бы Берг не предупредил Муху, тот обязательно отправился бы в гестапо: сказать о радистке, которая живет у него. Но полковник просил Муху все дела вести только с ним, сказав, что теперь по указанию руководства он один будет курировать группу, которая выходит на связь с Мухой.

— Мои друзья из гестапо, — говорил Берг, — сейчас заняты другими вопросами, так что вам я запрещаю беспокоить их. Ясно?

— Ясно, — ответил Муха, — только они могут обидеться...

— Мы не дети и не ревнивые жены, — ответил Берг, — мы не обижаемся: либо мы убираем тех, кто нам мешает, либо мы поднимаем тех, кто оказывает нам дружескую, но разумную помощь. Но обижаться... Нет, это не занятие для разведчиков.

— Ваши люди будут держать мою явку под наблюдением? — спросил Муха.

— Зачем? — удивился Берг. — Вы с ума сошли, дружище. Я надеюсь, к вам пришлют не первоклассников, а опытных людей. Хвост всегда заметят опытные люди, как бы точно мы ни организовали слежку. Или вы что-то напортачили? Ничего не брякнули девице?

— Что вы... Мы с ней подружились.

— Она не сомневалась?

— С чего?

— Ну и слава богу. А когда подойдут остальные, тогда мы с вами вообще будем видаться раз в месяц — где-нибудь в ресторане, на людях, чтоб никаких подозрений.

Берг рассказал Мухе план завтрашнего дня. В девять утра через центральную площадь Рыбны, мимо костела, будет идти старая машина с несколькими пассажирами в кузове. Муха должен будет поднять руку. Шофер притормозит и попросит десять оккупационных марок с двоих. Муха уплатит восемь, поторговавшись. С этой машиной они доедут по шоссе до того места, где приземлилась Аня. После того, как они уйдут в лес и выкопают рацию, вечером по шоссе снова поедет машина, и шофер добросит их до Рыбны. Утром Муха должен пойти в костел, и здесь в четвертом ряду возле исповедальни будет сидеть мужчина в пенсне с библией, раскрытой на сотой странице. Он передаст Мухе те сведения, которые надо будет передать Бородину: Берг предполагал с этого сеанса начать цикл дезинформации, рассчитанной далеко и мудро, и встречи с Мухой он решил пока оборвать: как-никак это риск, пусть поиграет один...

Берг дал Мухе денег и позвонил в казино, чтобы его пропустили туда. Муха много пил, совсем не пьянел, присматривался к проституткам и улыбался осторожной улыбкой, когда к нему обращались по-немецки официантки.

«К черту, — все время вертелось у него в голове, — все к черту, к дьяволу, к бесовой матери! К черту, к черту!»

Он не мог бы объяснить себе, кого он слал к черту. Он вообще перестал себе что-либо объяснять и понимать тех, кто его окружал, да и самого себя в первую очередь. Просто он отгонял от себя этим бесконечным, хмельным, одиноким «к черту, к черту» то непонятное и тяжелое, ворочавшееся в нем, особенно по утрам, после похмелья, или когда Седой приносил сало, чтобы его подкормить, или когда Аня тихо сказала ему про то, что нельзя жить начерно.