Майор 'Вихрь'

- А почему бы вам не бежать вместе со мной?

- Чтобы быть у вас расстрелянным? Не хочу.

- Я даю вам гарантию.

- Душечка ты моя, - улыбнулся Берг, - гарантии могу дать только один я - себе самому. Для этого мне надо передать здесь твоим людям такие сведения, которые покажут вашему начальству, что я собой представляю. Мне нужен связник, который будет сразу связываться с вашим Центром.

- А почему вы решили говорить обо всем этом со мной?

- Ты думаешь, мы каждый день ловим русских разведчиков? И потом - ты идеальный случай, ты радистка, я могу забрать тебя на радиоцентр, понимаешь? Отсюда я тебе побега устроить не смогу ни при каких обстоятельствах.

- Я хочу подумать, - повторила Аня.

В камере она упала лицом на нары и завыла, как от боли.

"Дура, дура, набитая дура! - думала она. - Ничего не знаю, ничего не понимаю! Дура! Мамочка, как мне быть-то, мамочка?!"

И - заплакала, как от злой обиды в детстве.

ВСЕ ПЛОХО

Карл Аппель уехал с офицерами куда-то в сторону Закопане. Поэтому Вихрь и Коля решили остаться ночевать у Степана: дом Крыси был надежен - в здешнем гарнизоне все знали, что хозяйка любит солдата вермахта.

Крыся поставила на стол большой чайник и творога, а сама ушла спать.

- Вот так! - сказал Вихрь. - Вот так, братцы...

- Погубят девку, - сказал Коля. - Хороший она человек.

- Не сломится? - спросил Степан.

- Нет, не сломится, - ответил Вихрь.

- Не сломится, - повторил Коля.

- Мы теперь без связи, - сказал Вихрь, - дело - швах. Думаю, не пришлось бы идти к своим - за рацией. Правда, Седой обещал подумать, может, будем передавать через партизан.

- Армия Людова?

- Да. Хлопски батальоны. По-моему, у него есть связь. Но об этом будем думать. Пока вот что... Последняя фраза от Бородина была такая: "...быть в костеле, а потом в отеле "Французском". Именно там был в эти дни фон Штирлиц...

- Ну? - спросил Коля.

Вихрь долго молчал, а после сказал, не глядя на Богданова:

- Степан, ты б пошел в сени, - может, кто слушает нас.

Богданов усмехнулся и вышел.

- Ты что, не веришь ему? - спросил Коля.

- Почему не верю... Верю... Если б не верил - не пришел бы. Просто сейчас надо вдвоем подумать - что это значит.

- Ты как считаешь?

- Я только начну об этом думать - сразу на Анюте замыкаюсь. Я у нее последнюю неделю жил, у Войтеха, пасечника. Она, знаешь, как песенка легкая такая, веселая, нежная. Утром встанет - глазищи громадные припухли со сна, ямочка на щеке, как у младенца... Мужика можно пытать болью, это, конечно, страшно, но, как все, связанное с телом, можно перенести. А вот девушку могуть замучить позором. Меня иногда ужас берет: живут на земле люди - все по одному образу и подобию созданы, и недолго в общем-то живут, а поди ж ты - тюрем понастроили, пытать выучились, стреляют друг в друга, детишек делают несчастными... Какую ж еще им правду надо всем рассказать, чтоб наступило братство под этим небом?

- Сначала надо повесить Гитлера.

- Понимаешь, каждая новая жертва сама по себе делает еще большее количество людей обреченными: пепел Клааса стучит в сердце.

- Ты что это, милый? Против того, чтобы вешать Гитлера?

- С ума сошел! Я не об этом. Да и потом, Гитлер, по-моему, не вправе считаться человеком. Человек может ошибаться, делать глупости, может стать невольным виновником несчастий, но человек - двуногое позвоночное, получившее в дар возможность осознанно рассуждать и проводить в жизнь задуманное, - не имеет права обосновывать физическое уничтожение себе подобных только тем, что у них окающий язык, горбатый нос или страсть к таборной жизни. Гитлер - это патология. Войну мы уже выиграли. Как дальше будет жить мир - вот о чем я. Знаешь, я отношусь к той категории людей, для которых все наши жертвы - это не повод слезливо вспоминать прошлое, а встряхивающий шок, заставляющий думать - как будет дальше, как будет в том мире, ради которого наша Анюта сейчас обречена на мучения.

- Что-то тебя в минор потянуло. Вихрь?

- Говорят, страдания делают человека черствым... Не знаю... Наверное, это не совсем так. Страдание калечит психику. Я в сорок втором, в Кривом Роге, расстрелял одного предателя... Он был у гестаповцев агентом. В газетенке пописывал. Вильна Украина, проклятые москали, жидивска коммуна... Словом, все как полагается, большой джентльменский набор. Одно б дело - просто пописывал, а то играл в националиста-антигитлеровца. Несколько наших клюнули, ну и погибли в тюрьме. Я к нему пришел, а он молоденький паренек, красивый, вокруг жена воркует, ласковая, добрая... А он назначил свидание трем мальчишкам-студентам из патриотической группы: они у нас на сводках Совинформбюро сидели. Значит, не убей я его сейчас, завтра трое наших пареньков будут висеть в камере пыток. И знаешь, что страшно: я даже про тех, кого он уже продал, тогда не думал. Я думал о тех, кого он продаст завтра, а видел его жену... Когда мы с ним вышли, он на колени упал, мычит и все повторяет: "Лелечка у меня, Лелечка сиротой останется, пощадите ради Лелечки, я вам отслужу... Лелечка не виновата, что у нее муж слабым оказался..." Я потом три ночи не спал.