Майские ласточки

Он чувствовал, что не заметил разделяющей черты одного времени года: подобной красоты не наблюдал в Баку, где в полном разгаре держалось лето. Деревья стояли в серой, пыльной листве, песок не светился в маслянистых разводьях нефти, и морские волны выплескивали на берег липкий мазут.

Кожевникову хотелось зайти в контору «Горки», доложить главному инженеру Кочину или начальнику экспедиции Эдигорьяну о своем возвращении из отпуска, но он нетерпеливо повернул к своей буровой. Если бы не тяжелый рюкзак на спине, он бы от нетерпения побежал, так соскучился по работе и своим мужикам. И невидимая пока ажурная вышка буровой казалась ему сейчас особенно красивой, величественно врезанной в стылую синь неба.

Полет в Баку не забывался. Ни один раз память возвращала Кожевникова к бригаде Афгана Аскерова, завидовал их сработанности, взаимовыручке, которая сложилась годами. Буровая вышка у них выглядела благоустроеннее, обжитее, металлические ступени на полатях обтерты подметками сапог до зеркального блеска. Однако там среди солончаков с выпаренными блестками соли ему все казалось чужим, и он это особенно почувствовал, когда встал к лебедке. Ход тормозной ручки показался совершенно другим, тяжелым.

Он торопливо вышел к берегу моря. Налетел шквальный ветер, совершенно забытый в Тюмени, пробирая до костей. Начинался отлив. Высокие волны со скребущим шипением откатывались, стремительно убегая от берега. Открывался мокрый песок с ребристыми намывами, местами илисто-грязный с грядами зеленых камней и спутанных водорослей, с залитыми водой впадинами, где плескались колючие ерши. А за убегающим валом волн стремительно неслись, пересвистываясь между собой, проворные кулички.

Кожевникову казалось, что каждый его шаг по песчаной отмели, все шире растягивающийся, гулко отзывался и летел в тундру. И если бы ему не надо было спешить, он остался бы на берегу, смотрел неотрывно в небесную синеву, где она смыкалась с морскими волнами. И не было для него теперь ничего дороже этого пустынного берега, песчаной отмели, отлива, холодного моря, пересвистывающихся куличков и проносящихся чаек.

Отходя все дальше от «Горки», он еще долго держал в памяти свист вырывающегося газа из скважины, и с порывами ветра долетела до него теплота рыже-красного пламени. В вышине сталкивались два потока воздуха, и, когда морской побеждал, его обдавало сыростью, запахом йода и гниющих водорослей.

Неожиданно Кожевников увидел перед собой на сыром песке, который успел уже продуться ветром и светлеть, огромные следы. Кто-то шел впереди, косолапо ставя ноги. Проколотый, как будто гвоздями песок, напоминал о когтистых лапах. «Медведь, белый медведь!» — подумал он без особого удивления и страха.

Из-за высокого бугра выбежали два песца с круглыми мордашками, в грязно-серых шубах. Принюхались к следам на песке и обиженно, по-щенячьи затявкали. На Кожевникова не обращали никакого внимания. Голодные звери рыскали из стороны в сторону. Песцы еще больше укрепили его догадку, что впереди шел белый медведь. Буровой мастер был уверен, что зверь для него не опасен и смело двигался вперед, навстречу своей бригаде. Иногда поправлял на спине рюкзак, в котором лежали тяжелые красные помидоры. Видно, несколько томатов раздавились, и он чувствовал их кисло-сладкий запах. Он нес помидоры в подарок своей бригаде, мысленно деля их между рабочими. Для него никогда не существовало любимчиков, но, помимо воли, он выделял всегда бурильщиков, они были организующей силой в работе смен. Владимир Морозов и Сергей Балдин нравились ему спокойствием и рассудительной мудростью рабочих, до конца постигших сложную специальность. Но другим был Гали Рамсумбетов. Слишком много детского в его мальчишеской фигуре, поступках и в глупой жадности. Не мог припомнить, когда принимал татарчонка в пионеры, но тогда он, безусловно, был другим. Так, перебирая своих рабочих из бригады — всех двадцать девять человек, он с особенной теплотой подумал о Петре Лиманском, представил его сбитую фигуру, крепкие плечи и стальные руки. Он мог часами любоваться, как Петр работал, словно играя, выдергивал клинья, подхватывал тяжелые трубы, действовал ключом и не мог понять, почему Лиманский наотрез отказался стать бурильщиком.

«Если вы довольны моей работой помбуром, я останусь им!» — упрямо повторял он, не соглашаясь с никакими доводами бурового мастера.

«Я хочу поставить тебя во главе смены!»

«Павел Гаврилович, избавьте…»