Майские ласточки

Кожевников нашел сидящих на лавках инженеров Лягенько и Шуру Нетягу. Оба встревоженные, бледные. Жизнь их еще не подготовила к такому случаю, и они бессильны были остановить расходившегося буровика.

Гали Рамсумбетов вершил суд, подчиняя своей дикой ярости рабочих.

Кожевников молча, ни к кому не обращаясь, раздвинул толпившихся рабочих, пробрался к столу. Огромным кулаком ударил по крышке.

— Кто затеял здесь суд? Ты, Гали?

— Вора судим, — оторопело смотря на появившегося мастера, выкрикнул буровик. — И пошел ты к черту! — набычив голову, он двинулся на Кожевникова, увидев в нем еще одного виновника.

— Меня никто в жизни не чертил, — отчетливо произнес Кожевников. Одной рукой ухватил щуплого Гали и оторвал его от земли. С босых ног свалились резиновые бродни. — Меня никто не чертил. Ты говорил, что я принимал тебя в пионеры? Это правда?

— Принимал, ну и что?

— Выходит, зря это сделал: ты не выполняешь принятой присяги: быть справедливым.

— Я честный, ты меня ни в чем не обвинишь! — обиженно выкрикнул буровик. — А ты потакаешь вору!

— Мастер, я не вор, — оправдывался Валерка Озимок, размазывая по разбитому лицу слезы, смешанные с кровью. — Я случайно схватил вещевой мешок Гали. Я не истратил ни копейки. От фактории я шел пешком на буровую. А мог улететь с деньгами. Я не вор, мастер, я не вор!

— Разберемся, Озимок, — жестко произнес Кожевников и оттолкнул буровика в сторону. — Инженер Лягенько, по какому праву вы устроили над парнем самосуд? — он остановил гневный взор на сидящем. — Почему вы допустили побоище? Позор. Так избить парня. Озимок, шагай в мой балок. Пусть повариха в аптечке найдет йод и смажет царапины. Мы без тебя здесь поговорим.

Валерка Озимок встал, сделал шаг и упал. Нетяга приподнял с пола верхового, разорвал рубашку на его груди:

— Потерял сознание.

— Нетяга, вы займетесь Озимком, — приказал властно Кожевников, и раздраженно посмотрел в хмурые, виноватые лица рабочих. Он с трудом узнавал их. Взгляд его остановился на Сергее Балдине.

Бурильщик стоял, опустив глаза. Руки рассеянно искали пуговицу на брезентовой спецовке и не находили.

Кожевников прикрыл веки, приказал себе успокоиться, привести мысли в порядок, понять, что делать дальше. Среди рабочих начался слабый, но настойчивый ропот недовольства. Особенно выделялся возмущенный голос Гали Рамсумбетова.

— Судить Озимка не позволю, — Кожевников второй раз ударил кулаком по столу. — Сейчас во всем разберемся.

Ногой подтянул к себе скамейку из неструганных досок и сел на горбылину в потеках липкой смолы. Почему-то из всего, что нагромоздила в его памяти война, перед глазами неожиданно встала толчея перед походной кухней. Освещенный закатным солнцем, стоял Сашка Лозовой с немецким штыком в руке и колол сахар, раскладывая грудку около грудки, а потом с особым прилежанием рассыпал оставшиеся крошки, тщательно отряхивая их с ладони, как будто они были золотыми. «Все, разделил всем по совести». Вот и мы разберемся сейчас по совести, кто прав, кто виноват. Перед глазами стояло избитое лицо Валерки Озимка, полное детской беззащитности.

— Пионер — значит первый, самый лучший! Гали, ты понимаешь? Из лучших ты теперь для меня самый худший! Да-да, худший!

— Не чуди, мастер! — раздраженно бросил Гали Рамсумбетов, подталкивая стоящих рядом с ним рабочих. — Спроси любого буровика, разве я не прав? Вор есть вор! Я думал, человека сделать из бича. Бич бичом и останется. Мастер, ты запомни, не таким рога обламывали, надо будет, и тобой займемся. Где Чеботарев? Ты узнал в Тюмени? Был мастер Чеботарев и весь вышел. А какая слава гремела о нем! Мы тебя не трогали, когда ты чудил с дорогой. Правда, вроде, твоя была, но ударила нас по карману, — он выдернул блокнот и, размахивая им, выкрикивал: — Здесь вся бухгалтерия, кредит с дебетом не сходятся. Во время простоя получил девяносто рублей и сорок шесть копеек. Кто доплатит разницу? Дорога? Ты, мастер? При твоей сознательности ты должен мне доплатить!

— Дорога деньги не вернет, — тихо сказал Кожевников и наклонил голову. — Не знал, Гали, что у тебя все измеряется деньгами. Не знал. Есть другие понятия для измерения дел и поступков… Собственная совесть… Совесть рабочего. Ты прости, Рамсумбетов, совести у тебя нет! А где ты ее потерял, не знаю. Чеботаревым не интересовался. Кстати, он был моим учеником…

— Рамсумбетов, кончай базар, — раздраженно крикнул Сергей Балдин и, тяжело стуча резиновыми броднями, направился к столу. — Мастер, не буду оправдываться, мы все виноваты. Да еще летчик огня подбросил. Высадил Озимка и сказал: разбирайтесь с ним!

— Кто прилетал, Белов?

— Белов машину гробанул. Новый экипаж прилетал. Фамилий не знаю.

— А летчики живы? — с тревогой спросил Кожевников. Он вспомнил молодого командира вертолета.

— Живы.