Макорин жених

бывшие красавицы. Сколько лесу губится в троицу, не приведи бог. И задумал Митюшка с

товарищами искоренить этот обычай портить лес. Объявили по всему сельсовету: в

воскресенье будет день леса. С вечера на стене потребиловки, у крыльца, вывесили стенную

газету. Уж и как они её разукрасили! Нарисовали смешных картинок, ярко их размалевали.

Статейки написали крупными буквами, так что и малограмотный прочитает. А сверху

огромный красный лозунг:

«Не руби, а сади!»

Утром в воскресенье Митя встал ранёшенько, пошел на Погост посмотреть, как

действует их стенная газета. Кто в церковь идет, кто в лавку за товаром, кто в гости

направился – все увидят стенную газету, не минуют: потребилка на краю села стоит.

Идет Митя и видит: по селу движется толпа. Похороны – не похороны, крестный ход – не

крестный ход. Над головами сверкают на солнце голые, ободранные ветки ивняка. Впереди

идет Фишка Мизгирев, кричит, вихляется, машет белым ивняковым прутом. Митя

прислушался, чего же кричат: «Не руби, а сади! Не руби, а сади!» И вдруг Митя понял.

Краска залила лицо, захолонуло сердце. Пропал день леса, погибла стенгазета. Все пошло

прахом...

Незадолго перед этим комсомольцы начали поход против неграмотности. А чтобы

добыть деньги на учебники да на бумагу и чернила, устроили субботник. На бывшем

поповом лугу вымахали большие заросли ивняка. Ребята придумали вырубить ивняк, содрать

с него кору и сдать её в потребиловку. Ивовая кора хорошо ценилась, потому что вятские

кожевники ею дубили кожи. Кустарник ребята вырубили, кору ободрали, высушили, а ивовые

прутья так и оставили лежать в луговой болотине. Вот этим-то и воспользовался кулацкий

сын, Фишка Мизгирев. Он собрал своих приятелей, вооружил их ободранными прутьями и

устроил шествие по селу. А из окон домов, что побогаче, несся хохот, ободряющие крики.

Фишка ликовал...

– Не руби, а сади! – голосила толпа.

Митя прирос к месту. От растерянности он не мог переступить ногой. Уж мелькнула

мыслишка: не улепетнуть ли подобру-поздорову, пока не поздно. Но отступать не пришлось,

его заметили.

– Эй, голозадый селькор! Не пиши, а руби.

Фишкина ватага подошла к стенгазете, стала втыкать вокруг неё ободранные ивовые

прутья в щели и пазы. Длинные прутья ставили рядом, так что стенгазета оказалась

окруженной как бы венком. И в этом венке из мертвых, сверкающих белизной, будто

обглоданные кости, ветвей ракитника невыносимо ярко и насмешливо горели слова: «Не

руби, а сади!»

Митя, не помня себя, взбежал на рундук, повернулся лицом к толпе, растопырил руки,

как бы прикрывая стенгазету от покушения, и закричал:

– Ну и что! Думаете, ваш верх! Нашли зацепку, да?

Толпа загоготала. Но с разных сторон на помощь Мите уже спешили его друзья-

комсомольцы. Паша Пластинин летел босой, в раздувающейся рубахе, кулаки сжаты и

веснушчатый нос угрожающе вздернут. От перевоза мчался Славка Некрасов с засученными

выше колен штанинами. Не торопясь шагал через площадь меланхоличный, задумчивый

Миша Савельев. На плече тяжелые вилы. Фишка, завидев комсомольцев, исчез первым.

Бочком-бочком он ввинтился в толпу и постарался убраться к дому. Постепенно разошлись и

другие. Митя не сразу успокоился. Он пришел в себя, когда Синяков тронул его за плечо.

– Ну что стоишь, аника-воин? Убирай свои прутья. Да наперёд не попадай впросак.

Фишкина выходка, доставившая Мите немало волнений, впоследствии обернулась на

пользу. Она привлекла внимание к стенгазете. То один, то другой люди подходили к ней,

разглядывали рисунки, читали заметки, иные по складам, посмеивались про себя: «Складно

пишут огольцы, едри их корень! Складно и правильно. Лес-то ведь и взаболь зря переводим.

Сколько березника каждый год в брос идёт».

3

После долгой отлучки Митя приехал домой не с пустыми руками. Он привез своим

землякам такое, от чего они ахнут, никогда в Сосновке не виданное и не слыханное. Митя

выучился на киномеханика. И пока Егор Бережной, встретивший племянника, помогал ему

выносить из саней принадлежности кинопередвижки, Митя рассказывал дяде, что к чему и

для чего, а тот только покрякивал да крутил головой.

– Неуж живые люди забегают? По стене? Врешь ты, Митяш...

А Митя, довольный, ухмылялся, важничал.

– Вот посмотришь – скажешь, вру ли...

Он не утерпел и, отказавшись от чаю и закуски, сразу же решил показать свое искусство.

В избу набилось и взрослых и ребятишек, не продохнешь. Митя вынул из длинного узкого

ящика свернутый в трубку экран, повесил его на переднюю стену. Покрытый алюминием, он

светился в полумраке избы.

– Ишь какой полог, дорогой, наверно, – шептались женщины. Каждая старалась

потрогать невиданное полотно.

– Оно, поди, серебряное, бабоньки...

В другом ящике оказалась тяжелая, крытая лаком машина. Митя поставил её на скамью,