Макорин жених

экивоков: развяжись ты с этой кожевней да вступай в колхоз. И вся загвоздка...

– Так-то так... В колхоз, говоришь... Ишь, какое дело...

Всю следующую ночь ворочался Егор на полатях, не мог уснуть. Из головы не выходило

проклятое слово: эксплуататор. Бухало там, словно цепом. Ни в жизнь не думал, что экое

привяжется. И выдумают же! Кто только его первый сказал? Неуж это он, Егор, – не просто

Егор, а ещё эксплуататор. Бережной не понимал самого смысла слова. Оно его угнетало

своей необычностью и жестокостью. Будто молотит, молотит кто: эксплуататор,

эксплуататор... Наверно, надо послушаться Митюши, он парень вострый, всё видит...

Отвязаться надо от Ефима, леший с ним...

Под утро Егор услышал: голодный Рыжко грызет мостовину. Надо подбросить ему сена.

Встал, натянул кафтанишко, пошел на поветь. Рыжко, почуяв хозяина, негромко заржал. Егор

накидал в ясли сена. Потрепал меринка по холке.

– Ешь, наедайся, шельмец. Вот попадешь в колхоз...

Рыжко будто понял, обернулся к хозяину, горячими ноздрями дохнул на него и стал

собирать с плеча сенинки, дотягиваясь шершавыми губами до хозяйского уха.

– Эк ты, дурной, – ласково обругал меринка Егор и слегка толкнул ладонью в морду,

направляя её в ясли.

Морозный утренний ветерок дул в щелявое окошко. Егор поежился, взял горсть яровой

соломы, свил её жгутом и стал затыкать щель. «Заморозки уж начинаются, зима скоро на

двор придет», – подумал он. И вдруг ему стало страшно от мысли, что вот он, может быть,

последний раз затыкает щели в стене своего двора.

3

События повернулись круто. Харлам Леденцов болтал не зря. Первый раскат грома

грянул вскоре. Сельсоветский сторож принес Ефиму Марковичу повестку. Кожевник,

прочитав её, опустился на лавку.

– Там чего, Ефим? – высунула голову из своего угла за печью Платонида, почуяв

неладное.

– Добираются, – скорее поняла она по движению губ, чем расслышала. Мигом натянула

на себя одежду, выскочила из закутка. Увидела на столе казенную бумагу, потрогала её сухим

пальцем, требовательно сказала:

– Читай-ко.

Ефим вяло произнес:

– Чего читать-то... Налог...

– Сколько?

– А ежели и с меня и с тебя кожу содрать, то и тогда, вовсе сказать, не рассчитаться...

Платонида поджала губы, задумалась. Ефим одним глазом смотрел на её бледное

пергаментное лицо, ждал. И дождался. Платонида оттолкнула повестку, заговорила

отрывисто и повелительно.

– Вот что, Ефим, кожевню порушим. Сегодня же раздай все кожи мужикам. И

выделанные и сырые. Свои спрячем. Хлеб ночами вывезем к нашим в Бабурино, и в

Котловку, и куда ещё, след сообразить. Этого рохлю Егорка придется приструнить, пущай он

поймет, что его дорожка с нами... У него в межуголке да в подзорах1 можно кожи

прихранить... Я ни во что не вмешиваюсь, буду молиться. Со Христом да с богородицей

обойдется...

Она уже преобразилась, лицо стало благостным. Встала, перекрестилась на божницу,

заметила, что в лампадке масло на исходе, велела дочери подлить.

Ефим покорно выслушал все наставления, но в душе его не было уверенности в

благополучном исходе. Мятая бумажка на столе пугала его.

– Иди-ко, иди к Егору сперва. Делать надо, а не чесаться, – не удержалась Платонида

подбодрить зятя. Он, вздыхая, натянул пальто.

Ступив за порог Егоровой избы, Ефим Маркович застал Параню в слезах. Она заливала в

ушате кипятком капусту и всхлипывала. Егор крутил дратвы для подшивки валенок.

Кожевник присел к столу, не зная, начинать или нет свой разговор. Он хотел сначала

выяснить, какая ссора произошла между супругами. Но Егор молчал, углубленный в свое

занятие, а Параня стала поспешно вытирать лицо подолом фартука.

– Я к тебе, Егор Павлович, – начал Ефим.

Егор поднял голову, почуяв в таком начале разговора необычное.

– Хорошее мы с тобой дело завели – кожевню. И мужики довольны, и мы не в накладе.

Так ведь?

Ефим подождал ответа и, не дождавшись, сам подтвердил:

– Так. Большой доход иметь бы можно, раздуть бы нам кадило. Да не дают. Сегодня

повестку принесли. Хотят порушить нас. Раздеть собираются. Что, неуж нам самим класть

палец в рот? А, Егор?

Бережной продолжал сучить дратвы, бросая равнодушные взгляды на Ефима. На Ефимов

вопрос он ответил усмешкой.

– Ты чего ухмыляешься? – повысил голос кожевник. – Думаешь, твой палец уцелеет? Как

бы не так. Мы нынче с тобой одним миром мазаны, Егор. Вместе нам и думать надо, как

быть.

Он замолк, уставился на Егора белесыми неподвижными глазами. Бережной молчал.

Тогда кожевник придвинулся к Егору по лавке, заговорил глухо:

– Придется нам пока разворошить кожевню, Егор. Поделим доходы по-божески. А добро

надо на время припрятать. У тебя межуголок удобный, туда спустим, затрусим мусорном,

лешему не догадаться. В иодзорах место неплохое. Ты к ночи подготовь всё, а стемнеет,

улягутся соседи, мы и сварганим...