Макрохристианский мир в эпоху глобализации

Проблема обострялась еще и тем, что во второй половине 1960‑х — начале 1970‑х гг. в сфере политических отношений наметились существенные изменения: европейские страны, которые к тому времени отстроили свою экономику, постепенно начали интегрироваться и выталкивать США из Европы; начали налаживаться политический диалог и интеграционные связи с СССР, что привело к возникновению опасности реструктуризации мира. Энергетический же кризис 1970‑х гг. стал для США первым сигналом, предупреждавшим о возможной в обозримом будущем потере их доминирующих экономических позиций в мире.

Угроза экономической безопасности этой диверсифицированной в Европу страны поставила перед ее правительством задачу пересмотреть свои позиции относительно возможностей формирования единой универсализованной на основе кодифицируемых культурных ценностей нации. К тому же усиление иммиграционных тенденций порождало перспективу смещения доминанты в межцивилизационных соревнованиях внутри страны — в сторону полиморфии (с учетом потерь и приобретений) и в сторону полиактивных (латиноамериканских) и реактивных (азиатских) культур (в противовес вестернизаторской моноактивности) внутри этой, к тому времени уже глубоко фрагментированной, нации. Такие тенденции создали угрозу перерождения ценностей и вытеснения на культурную периферию ценностей Западной цивилизации.

Индивидуализм (особенно маргинальный: обогащение ради обогащения, предусматривающее глубинную фрагментацию на уровне индивидуума) и свобода не смогли разрушить этнические общины, которые базируются на экспортированных институциях, главная из которых, как правило, — коммунитаризм. Особенно сейчас, когда иммигранты — это чаще всего выходцы из не только по ментальности, но и по социальному обустройству коммунитарных (а зачастую и тоталитарных) стран. Цивилизационное сближение происходило и происходит, но преимущественно лишь в одном — экономическом — направлении. При этом сформировался суррогат экономической ментальности, который вынужденно отображается в институции свободы: для «внутреннего» (относительно нации в целом) и «внешнего» употребления.

Этому способствовали и религиозные институции. Сравнение особенностей тех институций, которые существовали в мире, позволяют допустить, что исторически религия, как ее обосновал М. Вебер564, оказала критическое влияние на формулирование общественной цели (общественной мечты) и способов ее этически обоснованного достижения Тем более, что цивилизационные и религиозные принципы, оформляясь в социальные нормы, стали их почвой. Даже когда этнически–национальное государство еще не было создано (или — не перестроено, не реконструировано) — существование единой национальной церкви обеспечивало единство социума: она была (и могла быть) основой унификации общественных устремлений. Культивация этой памяти как более ограниченной политической эмоции могла сыграть свою роль.

Если брать в качестве примеров европейские народы, то их единство, базировавшееся, обычно, на единой религиозной основе, не формировало в них комплекса неполноценности, имеющего своим результатом, как правило, стремление утвердиться в глобальной среде. Их протест носит форму сопротивления притеснению (попытка избавиться от зависимости). Например, ирландцы и поляки, так же, как словаки и крестьяне Литвы или Латвии, имели единую национальную церковь как постоянный, непрерывно действующий, животворный механизм их социокультурной идентичности. Им не нужно было стремиться к отсутствующему компоненту лояльности. Религия помогала им демистифицировать объекты политических устремлений.

Американский конфессионализм приводит к несколько иным результатам: разнообразие религий служило опорой для возникновения аналогичных же иерархических структур, однако не регионов, а общин. Конфессиональные церкви никогда не способствовали формированию единства национальных устремлений. Поэтому американское общество прибегло к идеологии (как религиозной, так и общественной в целом), которая была призвана сформулировать основы этого единства. Такая идеология объективно должна была быть не способствующей формированию нации как олицетворения приближения к разнообразию ценностей мира, а демонстрирующей преимущества, превосходство этой нации в глобальном контексте, как носителя формы особенной (увы, несуществующей) транснациональной духовности.

Такая доктрина была сформулирована, и сегодня американцы рассматривают совокупность религий как единство, олицетворяющее протестантизм как базовый элемент модели единства фрагментированной нации, которую они фактически построили. Чем больше значил протестантизм для общества, тем меньше в нем оставалось стремления к фрагментации.