Максимы и мысли узника Святой Елены

Я сделал Париж более благоустроенным, более чистым и здоровым, прекраснее, нежели он был до меня, и все это посреди войн, которые я принужден был вести; парижане принимали все эти благодеяния и восхваляли меня; в сущности, они суть не что иное, как исправные поставщики канатных плясунов, кондитеров и моды на всю Европу.

CCLXXIV

Когда столетия сменяют друг друга, то, равно как и в походе, всегда можно встретить отставших.

CCLXXV

Гражданская война, когда дело государя служит ей предлогом, может продолжаться долго; но в конце концов народ одерживает верх.

CCLXXVI

Общественный порядок любой нации покоится на выборе людей, предназначенных к тому, чтобы поддерживать его.

CCLXXVII

Народ имеет собственное суждение, покуда не введен в заблуждение демагогами.

CCLXXVIII

Мой Государственный совет состоял из людей честных и заслуженных, исключая нескольких хамелеонов, которые туда проскользнули, как то, впрочем, случается повсюду.

CCLXXIX

Мое правительство вознесено было слишком высоко, чтобы заметить пороки пружин, приводящих его в движение; со всем тем я пятнадцать лет управлял сорока двумя миллионами людей в интересах большинства и без каких-либо серьезных потрясений.

CCLXXX

За все мое царствование меня по-настоящему и более всего поразило, пожалуй, только то, что Папу на границах моей Империи встречал изменивший вере отцов Абдала Мену, а в Париже — трое священников-отступников, и вдобавок еще и женатых, каковы суть — Т[алейра]н, Ф[уш]е и О[тери]в [101].

CCLXXXI

Морское право касается всех народов без исключения. Море не может возделываться, как земля, или находиться в чьем бы то ни было владении: оно — единственная дорога, которая на деле является всеобщей, и всякая исключительная претензия со стороны одной нации на морское господство равносильна объявлению войны другим народам.

CCLXXXII

Ежели бы отречение короля Карла IV не было вынуждено силою, я признал бы королем Испании Фердинанда. События в Аранхуэсе не могли быть для меня безразличными, ибо мои войска заняли полуостров: как монарх и как сосед, я не должен был терпеть подобного насилия [102].

CCLXXXIII

Конституционалисты — всего-навсего простаки: во Франции нарушены все соглашения, и, что бы ни делали ликурги, они и далее будут нарушаться. Хартия — всего лишь клочок бумаги.

CCLXXXIV

Нации, народу, армии, всем французам не следует забывать о своем прошлом: ведь оное составляет их славу.

CCLXXXV

Легче учредить республику без анархии, нежели монархию без деспотизма.

CCLXXXVI

Люди, кои являются хозяевами у себя дома, никогда и никого не преследуют, вот почему короля, с которым соглашаются, почитают добрым королем.

CCLXXXVII

Реформаторы по большей части ведут себя как люди больные, которые сердятся, что другие чувствуют себя хорошо; и вот они уже запрещают всем есть то, в чем отказывают себе.

CCLXXXVIII

Я не люблю, когда притворяются, что презирают смерть: уметь переносить то, что неизбежно, — в этом заключается важнейший человеческий закон.

CCLXXXIX

Трусливый бежит от того, кто злее его; слабого побеждает сильнейший — таково происхождение политического права.

CCXC

Я вижу в спартанцах народ воистину бесстрашный и неукротимый, такой народ ведет свое происхождение из славных веков Лакедемона [103], подобное сему мы видим и в средние века, когда, кого ни взять из капуцинов, все умирали святою смертию.

CCXCI

Сенат обнаружил признаки деятельности лишь тогда, когда я оказался побежденным, но если бы я вышел победителем, то несомненно получил бы с его стороны полное одобрение своих действий.

CCXCII

Реньо обладал способностью говорить легко и складно, вот почему я не раз посылал его выступать с пространными речами в Палате и в Сенате. Подобные люди — не что иное, как бездарные болтуны [104].

CCXCIII

О[жеро] предал меня; правда, я всегда считал его негодяем [105].

CCXCIV

Реаль много делал для моей полиции. Когда мне хотелось посмеяться, я напоминал ему то место из его революционной газеты, где он приглашал добрых патриотов собраться 2 января, чтобы поужинать головою свиньи. При мне он уже так не поступал, но скопил себе весьма приличное состояние [106].

CCXCV

Людовик XVIII обошелся с цареубийцами благоразумно: помилование было его правом, поскольку дело касалось только его семьи, но измена, растрата общественных денег, преступления по отношению к правительству — прерогатива Верховного суда; я никогда не помиловал бы за таковые преступления.

CCXCVI

В несчастии обыкновенно не уважают того, в ком прежде почитали величие.

CCXCVII

Блюхер говорил, что сражался каждый день со времени перехода через Рейн в январе 1814 г. до самого вступления в Париж. Союзники признают, что за три месяца потеряли 140000 человек; думаю, что их потери были намного серьезнее. Я атаковал их каждое утро на линии в 150 лье. Именно при Ла-Ротьере Блюхер выказал себя лучше всего; подо мною в тот день была убита лошадь [107]. Сей прусский генерал был всего лишь хорошим солдатом: в тот день он так и не сумел воспользоваться достигнутым преимуществом. Моя же гвардия совершала чудеса доблести.

CCXCVIII