Максимы и мысли узника Святой Елены

Сенат обвинил меня в том, что я изменял его указы, то есть в изготовлении фальшивок. Всем же на самом деле известно, что у меня не было необходимости в таковом ухищрении: одно движение моей руки уже означало приказ. Сам Сенат делал всегда больше, нежели от него требовалось. Если я и презирал людей, как меня в том упрекают, то деятельность сенатского корпуса доказывает, что это не было так уж безосновательно.

CCXCIX

Мне никогда не упрекнуть себя в том, что я ставил честь свою выше счастия Франции.

CCC

Я сказал как-то, что Франция заключалась во мне, а не в парижской публике. Мне же приписывали высказывание "Франция — это я", что было бы бессмыслицей.

CCCI

В глазах большинства людей узурпатор — это лишенный трона государь, законный король — тот, кто раздает милости и должности, совсем как Амфитрион в глазах Созия — это тот, у кого можно пообедать [108].

CCCII

Бывают люди добродетельные лишь потому, что у них не было случая предаваться порокам.

CCCIII

Чернь воображает себе Бога королем, — который тоже держит Совет у себя при дворе.

CCCIV

"Мысли" Паскаля — это какая-то галиматья; о нем можно сказать то же, что чернь говорит о шарлатанах: "Должно быть, он не лишен разума, поелику мы его не понимаем" [109].

CCCV

Стремление властвовать над умами себе подобных — одна из самых сильных страстей человеческих.

CCCVI

Я не верю, что Бурбоны лучше, нежели я, поняли, в чем состоят интересы монархии. Касательно же интересов их династии, лишь впоследствии сие дано будет увидеть: они придерживаются политики по видимости весьма возвышенного свойства.

CCCVII

Среди революционеров, деяния коих исполнены были величия и благородства, можно отметить Ланж[юине], Лафайетта, Карно [110] и некоторых других; эти люди пережили самих себя: ныне их роль сыграна, жизненное поприще завершилось, их влияние ничтожно. Они — весьма удобные орудия, коими надобно уметь пользоваться.

CCCVIII

Я не верил бы ухищрениям этого интригана Деказа. Но во всяком случае надобно подождать, чем все это кончится [111].

CCCIX

Я заставил собственных своих врагов служить моей славе или умереть вместе со мною — вот что является особливой чертой моего правления.

CCCX

Сдается мне, что в событиях последнего времени тяжкие бедствия были выше сил человеческих.

CCCXI

Г-н де Шатобриан почтил меня красноречивой, но отнюдь не справедливой филиппикой. Он много сделал для торжества королевского дела. Воистину, это — гениальный человек [112].

CCCXII

Договор 20 ноября был ничем не лучше капитуляции Парижа; так и не знаешь, кто здесь виноват, иностранцы или же само французское правительство [113].

CCCXIII

Кто осмелился бы сказать мне на поле сражения под Фридландом или на неманском плоту, что русские будут расхаживать в Париже как господа и что пруссаки расположатся лагерем на Монмартре? [114]

CCCXIV

Когда пруссаки потребовали от меня вывести свои войска из Германии в течение трех недель, в моем распоряжении было шестьсот тысяч солдат. Я думал, что все в их кабинете посходили с ума: успех оправдывает все, но безумие пруссаков было чистым бахвальством [115]

.

CCCXV

Самая невыносимая из тираний — это тирания подчиненных.

CCCXVI

В результате термидорианской реакции правительство отстранило меня от командования. Но Обри посадил меня в тюрьму. Слуги, как известно, всегда ведут себя хуже господ [116].

CCCXVII

После своего падения я оставил Франции огромный долг, это правда, но остались и мои чрезвычайные доходы, что же, в конце концов, сделали с ними?

CCCXVIII

Человек, которому развлечения помогают забыть о причиненных неприятностях, недолго помнит о них: это — верное средство против мелких неурядиц.

CCCXIX

Я никогда ни в чем не отказывал императрице Жозефине, будучи уверенным в ее искренности и преданности мне.

CCCXX

Я стараюсь умалчивать о глупых поступках некоторых из европейских монархов подобно тому, как не принято говорить о благосклонности прежних своих любовниц.

CCCXXI

Переход Груши от Намюра до Парижа — один из самых блистательных подвигов войны 1815 г. Я уже думал, что Груши с его сорока тысячами солдат потерян для меня и я не смогу вновь присоединить их к моей армии за Валансьеном и Бушеном, опираясь на северные крепости. Я мог организовать там систему обороны и отстаивать каждую пядь земли [117].

CCCXXII

Ней и Лабедуайер [118], как малые дети, позволили себя расстрелять: к несчастию, им не дано было понять, что еще совсем недавно, во времена революции, те, кто выигрывал время, в конце концов оказывались правы.

CCCXXIII

И четырех справедливых страниц не сыщется во всем том, что понапечатано за последние четыре года о моем царствовании и о деяниях моих современников. Среди сочинителей немало пасквилянтов, но нет ни одного Фукидида.

CCCXXIV

Я всегда считал преступлением призвание монархом иностранцев того ради, чтобы укрепить свою власть в собственной стране.

CCCXXV

Я отлично понимаю, что это Фуше составил проскрипционные списки, но имена лиц, коих я там нахожу, ничего мне не говорят [119].

CCCXXVI