Мал золотник…; Туман спустился c гор

…Услышав радостный голос Зухры в прихожей: «Вай, вай, Селим!..», Марина вздрогнула, уронила нож – она готовила на кухне ужин – и тут же бросилась в комнату Умму, которую Амир-Ашраф выделил для неё и сына.

Стоя за дверью, затаив дыхание, она прислушивалась к шагам в доме. Вот сейчас с шумом распахнётся дверь и порог переступит он, Селим… «Каков он теперь? Как выглядит в гражданской одежде?.. Как вести себя с ним?.. Холодно протянуть руку… А вдруг кинусь на шею и расплачусь? Нет, нет! Только не это. Надо взять себя в руки. Тише, сердце, тише… Успокойся…»

Глава четвёртая

Селим, войдя в прихожую, обнял, поцеловал мать, похлопал по плечу сестру, пожал руку брату.

– Отец у себя?

– Да, сидит, забавляет внука, – недовольно ответила Зухра.

– Какого внука? – переспросил удивлённый Селим. И сердце его дрогнуло – он понял, кто этот мальчик.

– Моего племянника, твоего сына, – улыбнулся Керим.

– И подруга твоя фронтовая приехала, – добавила Зухра.

Селим посмотрел растерянно на мать, на Умму, на Керима. Догадался, что дело не обошлось без участия этого увальня, во всём покорного отцу. Хотел отругать его, но передумал. Что это даст?..

Селим сожалел сейчас об одном: что не сказал отцу в тот день о Фариде, о своём намерении жениться на ней. Да, если бы он открыл тогда свою тайну отцу, всё могло бы обернуться иначе. А может, и нет? Может, ничего бы не изменилось? Кто знает, как повёл бы себя отец в таком случае. От него всего можно ожидать. Он слишком мягок и слишком добр к людям. А дети для него превыше всего. И ради внука он пойдёт на всё.

Селим был уверен, что отец всё же не решится без его согласия приглашать Марину с ребёнком. Но где-то в глубине души таилось беспокойство: а вдруг это случится? И вот сейчас, войдя в прихожую, он сразу почувствовал, что это свершилось.

У порога отцовской комнаты Селим увидел маленькие детские чувячки. Сердце его учащённо забилось, будто он пробежал несколько километров. «Неужели мой сын? Каков он?.. А что сказать ей при встрече? Как повести себя с ней? Как с обычной гостьей… Дать понять своим равнодушием, безразличием, что мы просто знакомые, бывшие фронтовые друзья. И только?..»

Все эти мысли промелькнули в сознании Селима, пока он снимал у двери туфли: Амир-Ашраф никому не позволял входить обутым в свою комнату.

Услышав, что приехал сын, Амир-Ашраф с нетерпением ждал его, держа на коленях внука.

Селим распахнул дверь, переступил порог и остановился, глядя на ребёнка с каким-то необъяснимым душевным трепетом, потом, посмотрев на отца, тихо произнёс:

– Здравствуй, папа!

– Здравствуй, сын мой! Да будет добрым час твоего приезда!

Увидев вошедшего незнакомого мужчину, Амирчик прижался к старику и, вытянув пальчик, произнёс:

– Дядя писол…

– Ну, что теперь скажешь, сынок? Чей ребёнок? – улыбнулся Амир-Ашраф.

Селим молчал. Мальчик был очень похож на него. Амирчик заёрзал на коленях деда:

– Дядя писол… Дядя писол…

– Это не дядя, а твой папа, – склонившись над внуком, сказал Амир-Ашраф.

Селим присел на корточки перед сыном и ласково зашептал:

– Да, я не дядя, я твой папа, иди ко мне. – Он хотел взять его на руки, но сын закричал:

– Нет, нет! Мой папа – деда.

Амир-Ашраф прижал одной рукой внука к груди, другой стал гладить его по головке:

– Ты хороший мальчик. Моя мальчик, умный мальчик. Иди к папа, папа тоже хороший дядя.

Амирчик неохотно сполз с колен деда.

Глаза Селима радостно заблестели. Подхватив сына на руки, он закружился с ним по комнате.

– Ты папа-дядя… Ты папа-дядя… – закричал весело Амирчик.

– Нет, я твой настоящий, родной папа. Понимаешь, родной? – Селим то подбрасывал сына, то прижимал его к груди, целовал в губки, в щёчки. – Ты мой сынок, а я – твой папа. Понимаешь?

– Понимаес… Ты дядя-папа…

– Ничего, привыкнет, – сказал Амир-Ашраф, усаживая внука снова к себе на колени.

Селим сел напротив. Он не сводил глаз с сына. «Надо же, всё в нём моё. Такие же, как у меня, брови, глаза, нос, ямочка на подбородке… Да, никто не усомнится, что это мой сын… – И вдруг он с ужасом подумал: – А ведь Марина могла умереть, не сказав мне о сыне. Что было бы тогда с ребёнком? Рос бы в детдоме, среди чужих людей, не зная, что у него есть отец, есть дедушка, бабушка, дядя, тётя…»

От этой мысли Селиму стало не по себе.

Он вспомнил разбитый снарядами дом в каком-то белорусском городке. В подвале этого дома ютились осиротевшие дети. Худенькие, измождённые, одетые в тряпьё. Бойцы окружили их, развязали вещевые мешки, начали доставать консервы, хлеб, сахар. У старшины оказалась плитка шоколада, он разломил её на кусочки и стал угощать малышей. Одна из девочек вдруг скривилась и, выплюнув коричневую жижицу, прошептала: «Кака!» Остальные малыши тоже стали выплёвывать шоколад.

Бойцы удивлённо переглянулись. А пожилой сержант-украинец присел на корточки перед ребятишками и, вытирая носовым платком коричневые потёки на подбородках детей, сокрушённо вздохнул:

– Да хиба ж воны знають, що таке цей шоколад. Им як нам, абы хлиб був…

Селим тогда был потрясён этой сценой. Она долго стояла у него перед глазами. И вот сейчас всплыла в памяти снова…