Мальчик, который пошел в Освенцим вслед за отцом

Фрица отправили в блок, расположенный угнетающе близко к лагерному бункеру с газовой камерой и крематорием. В соседней секции, отделенной стеной, в нечеловеческих условиях содержались сотни советских военнопленных, которых морили голодом и использовали для убийственно тяжелой работы. Две недели назад русские пытались бежать, набросав мокрые одеяла на электрическую изгородь, чтобы ее закоротить. Многих сразу расстреляли из пулеметов, но четыреста заключенных смогли скрыться. Несколько дней после этого местные жители слышали из леса выстрелы: эсэсовцы охотились за беглецами и расстреливали их[465].

Лагерь был переполнен; в бараках, рассчитанных на триста человек, содержалось во много раз больше. Как все концентрационные лагеря на территории Рейха, Маутхаузен лопался по швам от потока эвакуированных из Освенцима.

Фриц мечтал о встрече с отцом и друзьями, которые должны были находиться где-то среди этих толп. Но сколько он ни спрашивал, ему не удалось найти никого, кто знал бы, куда их отправили, или вспомнил их имена. По его сведениям, хотя составы из Освенцима прибывали регулярно, ни 26 января, ни в ближайшие даты их не было.

В конце концов Фриц пришел к выводу, что его отца в лагере нет. Но если это так, то где же он? Фриц много слышал о зверствах нацистов в Польше и Остланде – о целых транспортах евреев, убитых в лесах. Неужели такое случилось и с их транспортом? И неужели ему удалось этого избежать?

* * *

Густав сидел, прислонившись спиной к стенке вагона. Фриц исчез, выпрыгнув через борт в студеную ночь. Да поможет ему Господь найти дорогу домой и там скрыться. Густав чувствовал себя предельно слабым и изможденным. Уже много дней он ничего не ел, а вместо воды время от времени глотал снег. «Люди убивают друг друга за корку хлеба, – писал он. – От голода мы стали изобретательными… спускаем, словно на удочке, кружку, привязанную шнурком к палке, за борт вагона, чтобы зачерпнуть снег».

Той же ночью поезд со своим грузом мертвых и умирающих подъехал к перрону Маутхаузена. Его окружил эсэсовский кордон. Шли часы: забрезжил рассвет, миновало утро. В вагонах те, кто еще был в сознании, гадали, что происходит. Казалось, возле состава кто-то спорил.

Команда заключенных из лагеря пошла по вагонам, раздавая хлеб и консервы. Их было совсем мало – по полбуханки хлеба и по одной банке на пятерых. Люди набрасывались на еду, как дикие животные.

Наконец, когда уже стало темнеть, поезд, заскрежетав, сдвинулся с места, теперь уже в обратном направлении. Комендант Маутхаузена, заявив, что его лагерь и так переполнен, отказался принимать новых заключенных[466]. Состав снова пересек Дунай и повернул на запад, в направлении германской границы. Через несколько часов он должен был въехать в Баварию, и, если бы продолжил двигаться прямо, то оказался бы в Мюнхене. Это означало одно: Дахау.

Густав вдруг осознал, что рядом кто-то спорит громкими голосами. Дюжина его товарищей – включая многих старых бухенвальдцев, – вдохновившись примером Фрица, обсуждала возможность побега. Они звали с собой Густава и Пауля Шмидта, надзирателя Фрица на комбинате Буна, который помогал ему скрываться после формальной смерти. Но Густав чувствовал себя еще слабей, чем тогда, когда его уговаривал Фриц, и Шмидт также отказывался бежать. Когда поезд выехал из Линца, двенадцать из них взобрались на борт и спрыгнули. Несмотря на масштабы побега, выстрелов не последовало. Похоже, эсэсовцам было все равно; если бы у большего числа заключенных набралось достаточно сил, состав приехал бы к месту назначения с одними лишь трупами.

Однако в Баварии они повернули на север. Значит, не в Дахау. Ночь сменилась днем, потом еще и еще одним, а Густав продолжал цепляться за жизнь. На пятый день после отъезда из Маутхаузена они добрались до германской провинции Тюрингия, недалеко от Веймара. Поезд продолжал двигаться на север, и в субботу, 4 февраля – через две недели после Гляйвица – остановился на грузовой станции Нордхаузена, промышленного города на южной стороне горного массива Гарц[467].

Его встретили эсэсовские охранники и зондеркомманда из ближайшего концлагеря Дора-Миттельбау. Густав с огромным трудом перебрался через борт вагона. Когда живые, помогая друг другу, покинули состав, оттуда начали выгружать трупы. К концу высадки на станции набрался штабель из 766 мертвых тел.

Густав видел много страшных вещей, но это была одна из худших. «Умершие от голода и убитые, – писал он в своем дневнике, – замерзшие до смерти – это просто невозможно передать». Многие выжившие находились не в лучшем состоянии, чем покойники; всего поездку пережили три тысячи, но примерно шестьсот их них скончались в первые два дня после прибытия[468].

Притаившийся в ложбине близ горного хребта к северу от города, концентрационный лагерь Дора-Миттельбау по размерам примерно равнялся Бухенвальду. Он был переполнен, и в бараках его теснилось более девятнадцати тысяч заключенных.