Мальчик, который пошел в Освенцим вслед за отцом

Парень недоверчиво покачал головой. Фриц чувствовал, что его терпение на исходе. Подобная слепота просто поражала – пускай парень пропустил эскалацию, начавшуюся в 1941-м, потому что оказался на фронте, но где же он был в 1933-м, когда начались преследования, или в 1938-м, в Хрустальную ночь? Он что, правда считал, что все евреи эмигрировали из страны по доброй воле?

Однако спорить с немцем было опасно, так что Фриц отказался от попыток его переубедить.

Немного позже парень снова подошел к нему.

– Надо нам всем держаться вместе, знаешь ли, – сказал он. – Надо защищать Отечество и трудиться ради общего блага – даже вам, да, в том числе.

Фриц прикусил язык. Мужчина рассыпался в рассуждениях о чести и долге перед Фатерляндом, пока Фриц наконец не взорвался.

– Ты что, не видишь, что тут творится? – разъяренно воскликнул он, взмахом руки указывая на комбинат, Освенцим, вообще на всю страну. А потом пошел прочь.

Вольнонаемный, удивленный его репликой, не собирался сдаваться. Весь день он продолжал ходить за Фрицем. Долг перед Отечеством оказался его излюбленной темой, а еще то, что заключенных наверняка посадили в лагерь за дело. Однако, несмотря на настойчивость, с каждым разом он говорил менее уверенно.

Наконец парень устал и в следующие дни делал свою работу молча. Потом в одно утро подошел к Фрицу и потихоньку передал ему полкаравая хлеба и большую палку колбасы, после чего сразу удалился.

Хлеб был отличный, Wecken

, австрийского сорта из очень тонкой муки. Фриц отщипнул кусочек и положил в рот. Как вкусно – ничего общего с пайковым Kommisbrot, который им выдавали в лагере. Божественный вкус хлеба пробудил воспоминания о доме и об угощениях, которые им с друзьями перепадали под конец дня в пекарне Анкер. Фриц припрятал каравай и колбасу, надеясь вечером пронести в лагерь, чтобы угостить отца и друзей.

Час или два спустя сварщик снова к нему подошел и остановился.

– Тут немцев немного, – повторил он. – Хорошо, когда есть с кем поговорить.

Потом поколебался, и Фриц заметил у него на лице какую-то тревогу, которой не было раньше.

– Я тут кое-что видел… – неловко начал парень. – Утром, когда шел на работу…

Явственно огорченный, он, запинаясь, рассказал: ему попался на глаза труп арестанта, висевший на проволочной изгороди под током в лагере Моновиц. Сварщик был ветераном Восточного фронта и навидался всяких ужасов, но все равно был потрясен.

– Мне сказали, это самоубийство. Говорят, такое случается.

Фриц кивнул.

– И очень часто. Эсэсовцы оставляют тело висеть несколько дней, чтобы преподать урок остальным.

Голос у парня дрогнул:

– Не за это я воевал, – сказал он. В глазах у немца стояли слезы. – Не за это. Не хочу иметь с этим ничего общего.

Фриц изумился: германский солдат проливает слезы над мертвым заключенным концлагеря. До этого ему казалось, что все немцы – хоть солдаты, хоть полиция, хоть СС или заключенные с зелеными значками – одинаковые. Единственное исключение составляли политзаключенные-социалисты; все остальные были бесчувственные, нетерпимые и жестокие.

Парень рассказал Фрицу свою историю. Его звали Альфред Вохер. Он родился в Баварии, но женился на жительнице Вены и обосновался там, отсюда и венский каравай. Фриц не стал говорить, что тоже жил в Вене; вместо этого он внимательно слушал, как Вохер рассказывал о своей службе в Вермахте на Восточном фронте, о том, как получил Железный Крест и звание сержанта. После тяжелого ранения его отправили домой в бессрочный отпуск; он не перестал быть солдатом, но для действительной службы больше не годился. Как опытный сварщик он получил назначение на комбинат И. Г. Фарбен в качестве вольнонаемного.

Фриц подумал, что Вохер может стать полезным контактом. Вернувшись вечером в лагерь, он отправился в госпиталь переговорить со Стефаном Хейманом; Фриц описал Альфреда Вохера и повторил все, что о нем узнал. Стефан, однако, сомневался. Он посоветовал Фрицу вести себя осторожнее: нельзя доверять немцам, тем более ветерану гитлеровской армии. После Смолиньски подпольщики стали еще сильней бояться потенциальных информаторов. В последний раз, когда Фриц свел знакомство с гражданским, это едва не стоило ему жизни, не говоря уже о горе, причиненном его отцу и друзьям.

Фриц все прекрасно понимал. Он знал, что Вохеру не следовало доверять. Но почему-то – может, причина была в венском каравае или в искренней жалости Вохера к мертвому арестанту – ничего не мог с собой поделать. Несмотря на советы Стефана и голос здравого смысла, Фриц продолжал общаться с солдатом.