Мальчики и девочки (Повести, роман)

– Мы привезли разные работы, – начал отец Нади, – и Геракла, она делала его в восемь лет, и Жанну д'Арк. Лидия Львовна Устинова, педагог Дворца пионеров, считает, что все это бесперспективно.

– Наталья Алексеевна ввела меня в курс вашей проблемы, – перебил художник.

Николай Николаевич развязал тесемки папки и выпрямился.

– Я готов, готов, давайте, – нетерпеливо попросил Брагин.

Отец Нади, уловив в его голосе недовольные нотки, принялся быстро перекладывать листы. Ему показалось, что присутствие гостей утомило хозяина мастерской, а ему хотелось показать как можно больше рисунков Нади.

– Стойте, стойте, – улыбнулся старик. – Вы что, показываете или считаете?

– Я боюсь занять много времени.

– Не бойтесь, – проворчал Брагин. – Начните сначала.

Старый художник обладал редким даром – он умел смотреть.

– Эту папку оставьте у меня на несколько дней, – попросил он. – Я потом хочу ее один изучить.

– Конечно, конечно, пожалуйста, – сказал Рощин. – Василий Алексеевич, что нужно сделать, чтобы нам не поссориться с педагогом Дворца пионеров?

– А ничего не нужно. Радоваться нужно.

Он положил руку Наде на плечо, и они пошли вдвоем по мастерской, оставив Николая Николаевича с его вопросами одного.

– Нравится тебе здесь, Козленок?

– Да, очень нравится.

– Я тебе скажу по секрету: мне и самому нравится. Люблю свою мастерскую. Мой внук не разрешает отдавать никуда этого зверя, – показал он на статую гималайского медведя. – Приходит и гладит, как живого. И мне жалко его отдавать.

– А мне можно погладить?

– Конечно, Козленок.

Надя погладила медведя, зашла с другой стороны, заглянула за спину зверя, туда, где на шкафу стояла большая китайская ваза с перьями.

– Букет страусовых перьев у меня потихоньку растаскивают мои внуки и внучки. А я делаю вид, что не замечаю. Какое тебе подарить? – Он потянулся к вазе. – Это или это?

– Не надо никакого, пожалуйста.

– Почему? – удивился художник.

– У меня к страусам особое отношение. Они очень глупые.

– Откуда ты взяла?

– У них глаза вдвое тяжелее мозга.

– Вот никогда бы не подумал.

– Да. Когда Международный совет по охране птиц предложил всем странам выбрать птицу для герба, то Австралия отказалась от страуса. Дания жаворонка выбрала, Англия – малиновку, Австралия должна была выбрать страуса, эта же птица нигде больше не водится, а они отказались, на удивление всем. Какабуру какую-то выбрали.

– Есть такая птица в Австралии, птица-хохотушка. Хохочет и хохочет с утра до вечера. Веселый у них герб получается, ничего не скажешь.

Девочка и старик рассмеялись. Они прошли еще дальше к стеклянному шкафчику с небольшими скульптурками. Художник открыл дверцу маленьким ключом, поставил на ладонь фигурку слона.

– Здесь все подарки, – объяснил он. – И это тоже подарок моего ученика. Из Индии привез. Ужасно дорогая вещь.

– Из Индии – это еще ничего, – сказала Надя.

– Почему? Что ты имеешь в виду?

– Жалко их, – вздохнула девочка.

– Кого?

– Слонов. Из них теперь консервы делают. Не в Индии, а в других странах.

– Ты что-то путаешь, Козленок. Нигде из слонов консервы не делают.

– Делают, честное слово. В Африке… Там есть какой-то знаменитый заповедник, забыла, как называется…

– Серенгетия?

– Да, кажется… И еще какое-то название около заповедника.

– Танзания?

– Танзания, – обрадовалась девочка. – Там построили консервный завод на четыре тысячи животных. В основном зебры, антилопы-гну, слоны.

– И зебры? – возмутился старик.

– Да, – кивнула Надя. – А из слонов еще корзины для бумаг делают. Отрубят ногу, поставят на пол – и получается корзина. Они их туристам продают… Для экзотики…

– Негодяи, до чего докатились. За слоновой костью охотились, теперь корзины для бумаг. Да откуда ты все это знаешь, Козленок?

– Из «Пионерской правды».

– Там об этом пишут?

– Там вообще про животных много пишут. И про лохнесское чудовище, и про крокодилов. Их тоже на сумочки переводят. Но крокодилов не так жалко, как слонов.

– Все-таки жалко, – сказал старик.

– Немножко жалко, конечно, – согласилась Надя.

– Интересная у вас газета. Придется подписаться и мне на «Пионерскую правду».

Девочка улыбнулась. Папа, Наталья Алексеевна и Алеша в другом конце мастерской разглядывали статую обезьяны. Все трое ощущали некоторую неловкость оттого, что художник про них забыл. Они не слышали, о чем разговаривала девочка с Василием Алексеевичем. Надя что-то спросила, остановившись перед портретом козла, и академик пространно и заинтересованно принялся ей рассказывать о своей работе, совсем не так скупо, как за час до этого Рюминой, Алеше и Николаю Николаевичу. Каждый из троих невольно подумал, что для Василия Алексеевича существует сейчас только Надя Рощина. Впрочем, сама себя она маленькой не считала и, почувствовав расположение старого художника и его уважительное отношение, стояла рядом с ним, как равная с равным.

– Пойдем, я подарю тебе не перо, а то, что написано пером, – сказал Брагин и пояснил: – Мои записки и размышления об искусстве.

Он подвел ее к стеллажу с книгами, снял с полки зеленоватый томик, на обложке которого была нарисована пума.

– «Изображение животного», – прочитала Надя вслух.