Маленькие истории. Сборник рассказов разных лет (СИ)

Ох, попадись ему те разбойники, позарившиеся на церковную утварь, сейчас..! Но храм и так стоял высоко в горах, в стороне от торговых путей, и лишь редкие паломники посещали его, а уж опустевший и разрушенный он и вовсе не был нужен никому. Дракону пришлось взрослеть в полном одиночестве. Он никогда не пытался спуститься с гор, поискать помощи и утешения. Неизвестность страшила куда больше, чем ставшие без своих обитателей мертвыми и холодными, но все равно до боли родные руины храма. А быть может, он боялся, спустившись, вновь разочароваться в человеческом роде, узнать его недобрым и жестоким, наподобие тех негодяев, не пожалевших ни старых, ни малых обитателей церкви в погоне за наживой? Долгие годы уединения приучили льнущего когда-то к каждой ноге маленького дракончика к тому, что надеяться стоит лишь на себя самого.

Однако теперь всё изменилось. При первых же звуках голоса девочки давно избытая тоска по людям всколыхнулась вдруг в груди звероящера. Он поднялся на дрожащие от старости и долгой, изматывающей болезни, преследовавшей его не первый год, лапы, чтобы следовать за юным созданием. Куда угодно! Хоть на край света! Великое Небо, насколько же она красива и добра!

- Идём! - смеялась та и манила дракона пальцем. - Скорее! Какой же ты всё-таки неповоротливый!

Он постарался двигаться быстрее и, к его удивлению, получилось, пусть и не сразу. Отступила привычная боль в животе, глаза снова обрели прежнюю зоркость, налились силой мышцы. Он словно сбросил со спины тяжкий груз лет, оставшийся лежать у каменных стен грудой костей и плоти. Дракон весело побежал следом за девочкой к выходу из храма. Его ждало тёплое молоко и забота человеческих рук.

И не всё ли теперь равно, что ни его новая хозяйка, ни сам он не оставляли следов на росистой траве.

По-настоящему

Трава еще щекочет мой нос, боль не совсем отпустила тело, но я уже поднимаюсь вверх. Несколько мгновений нет никаких мыслей, только слепой восторг, охватывающий всю сущность, только необычная, ни на что более не похожая легкость. Потом приходит знание, всеобъемлющее и многовековое и я спешу поглядеть вниз.

Светлая ольховая роща на зеленом лбе холма быстро уменьшается, но белое в бурых отметинах на боку тело большой собаки я вижу отчетливо. Мое тело... Невольно становится грустно, но моя жизнь, покинувшая распростертого под деревом пса, была вовсе не так дурна. Почти десять лет я жил с людьми и они меня любили, как только может человек любить собаку. Я играл с их детьми несмышленым щенком и ходил на охоту уже взрослым псом. Я тоже их любил и не обижался, если какой-нибудь маленький дурачок тянул меня за хвост. Я был отцом щенят и чувствовал себя счастливым. Совсем неплохо! Но самое главное (я наконец оторвал взгляд от своего тела и перевел его на юную девушку, вылезающую из-под корней засохшего дерева) - я хорошо умер.

   Девушка была темноволосой, хрупкой и очень красивой. Что сделал бы он, тот, на кого я даже не смотрю, чью кровь я еще ощущаю на языке, а рану от его ножа - в животе, с этим маленьким созданием? Послушал бы мольбы жертвы, пытающейся скрыться от него среди растопыренных, как лапы паука, корней? Не знаю, я успел раньше. Мои хозяева отпускали меня в лес, зная, что я люблю ловить уток. И в этот день я тоже задавил одного селезня...

Захотелось облизнуться. Девушка смотрит то на пса, то на человека. Она все еще испугана, все не может понять, что же случилось.

   Да и немудрено. Когда за тобой несется с жеребячьим гоготом детина - косая сажень в плечах, тут, ясное дело, испугаешься! Человек уже умер, уже отлетел его, уверен, пристыженный дух, не ждущий ничего хорошего от будущего, уж и пес, загрызший его, отполз в сторону и замер навек, а она едва-едва из убежища вылезла. От мыслей о том, что случилось бы, не подоспей я на истошные крики, у меня пытается подняться на загривке несуществующая шерсть.

   Еще мне жалко своих хозяев. Каково им будет, когда я не вернусь, станет ли легче, если узнают, что у нас тут получилась за история? Малыши, наверное, заплачут. Ну да ничего, не страшно, не таково горе, чтобы долго страдать.