Малиновский. Солдат Отчизны

Родион Яковлевич улыбкой дал понять, что помнит. Он закрыл глаза, и в памяти всплыла больница, и та палата, в которой лежала тяжело заболевшая Наташа, и та страшная ночь, которую он провёл в страхе и волнении. И как было не испытывать этой непереносимой тревоги, если врачи на все вопросы о возможном исходе болезни его дочери отводили глаза и отвечали уклончиво: «Если сердце выдержит...» Он решил сидеть около неё всю ночь. Он свято уверовал в то, что если будет здесь, рядом с дочерью, будет видеть её, слышать её дыхание и стук сердца, то именно это, а вовсе не усилия врачей и не какие-то мудрёные лекарства, спасёт её. Только его сострадание и мольбы будут способны свершить это чудо. Иначе зачем же он жил на свете, зачем воевал, зачем встретил на фронте свою Раечку, зачем делал всё то, что делал, повинуясь судьбе?

Он так ушёл в воспоминания, что не заметил, как в палату вошла Раиса Яковлевна. Наташа сразу уловила её настроение: глаза матери были печальны. Но едва Родион Яковлевич открыл глаза, на лице её засветилась улыбка:

— Как хорошо, Родичка, что сегодня мы все опять вместе! Знаешь, врач мне сказал, что есть признаки улучшения.

— Не надо, Раечка, говорить глупости.

21

В короткие минуты забытья Родиону Яковлевичу снился не фронт и не кровавые битвы, — ему неизменно представлялись бескрайние русские леса. Они гнулись под ветром или стояли неподвижно, как бы олицетворяя собой вечную жизнь. И это были счастливые сны, хотя он с трагической ясностью понимал, что теперь уже никогда не сможет очутиться в этих до слёз родных лесах, понимал, что наступает последний час его жизненного пути, ведущий в неразгаданную и бездонную космическую высь...

И вот однажды приснился ему странный и пугающий сон. Будто перед ним расстилается бескрайний русский лес. Он идёт по этому лесу в простой одежде — рубаха, картуз на голове, штаны заправлены в яловые сапоги. Идёт довольный, счастливый, упиваясь чувством свободы. Вдруг видит — посреди поляны стоит огромный дуб. И кто-то невидимый тихо шепчет:

«Товарищ маршал! Вас к аппарату ВЧ!»

Он подходит к дубу, на котором висит телефон, берёт трубку и слышит голос Сталина:

«Здравствуйте, товарищ Малиновский! Тут мне товарищ Берия доложил, что вы, оказывается, мечтаете об отставке и к тому же решили избрать профессию лесника. Вы можете подтвердить или опровергнуть сообщение товарища Берии?»

«Могу подтвердить, товарищ Сталин. Я уже в отставке и работаю лесником».

«Мы не можем одобрить вашего поведения, товарищ Малиновский, — голос Сталина зазвучал жёстко и даже угрожающе. — Политбюро не принимало решения о вашей отставке. О какой отставке может идти речь? Пока в мире существуют две противоположные, более того, враждебные друг другу системы — система социализма и система капитализма, — существует и угроза войн, от локальных до мировых. В таких условиях полководцы не имеют права уходить в отставку. Нас не может не удивлять и тот противоречащий здравому смыслу факт, что полководец, я бы сказал, крупный полководец нашего времени, каким является товарищ Малиновский, избирает себе странную профессию лесника».

«Товарищ Сталин, профессия лесника имеет то преимущество перед профессией полководца, что лесник созидает, а полководец разрушает».

«Нельзя с вами согласиться, товарищ Малиновский. Деятельность полководца в конечном счёте также направлена в русло созидания. Борясь со злом, побеждая врага, полководец приносит людям желанный мир, необходимый для созидания. Посоветовавшись на Политбюро, мы приняли решение возвратить вас на военную службу. Все мысли о возможной отставке, товарищ Малиновский, должны быть решительно исключены, ибо такого рода мысли не имеют ничего общего с задачами защиты социалистического Отечества».

Сталин на мгновение умолк. И вдруг раздались громко и отчётливо следующие слова:

«Товарищ Малиновский, Ставка Верховного Главнокомандования приказывает вашему фронту немедленно перейти в генеральное наступление...»

Страшный грохот заглушил голос Сталина: загремели открывшие огонь орудия; с чудовищным рёвом понеслись над лесом истребители, штурмовики, бомбардировщики; валя деревья, поползли танки; на ходу застрочили автоматы и пулемёты. Вздыбилась и запылала земля. Ярким пламенем вспыхнул лес.

И тут Малиновский почувствовал, что на нём уже нет одежды лесника, а напрягшееся тело плотно облегает знакомый маршальский мундир. В тот же миг будто из десятков репродукторов, громыхнул беспощадный голос:

«Отставки тебе не будет! Не будет! Никогда!..»

Родион Яковлевич усилием воли стряхнул с себя страшный сон, но окончательного пробуждения не было. Внезапно в его голове откуда-то исподволь, из неведомой глубины сознания появились строки из «Войны и мира», не раз читанной и перечитанной. Андрей Болконский думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, значения которой никто не мог понять, и о ещё большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих...