Малокрюковские бастионы

Видели работающие в поле, как кто-то бежал в направлении Ущельного оврага, что-то крича и стреляя вверх. Затем пропал. Захар не знал, как он свалился в этот овражек. То ли запутавшись в траве, то ли от усталости, то ли услышав в отдалении два поспешных выстрела. «Нет, Курок не промахнётся, – мелькнуло у него в сознании. – Курок не промахнётся».

Курок не промахнулся. Об этом известили его мальчишки, когда Захар, неизвестно сколько времени пролежавший в овражке, возвращался домой. Как никогда, не хотелось туда возвращаться, не хъотелось быть и здесь. Вверху было без единого облачка, пустое небо, под ногами – не допаханная им, без единого зёрнышка, пустая земля, и пустая, без единой надежды, душа. Слова мальчишек убили в нём каплю сомнения; в нём что-то зашаталось, заскрипело и перевернулось.

Проходя мимо дома Курка, захар опять услышал призывное «ти-ти-ти» и ответное»ке-ке-ке… ко-ко-ко…». И это было последнее, что задело в его душе за невидимый спусковой крючок. Захар подошёл и ударом сапога вынес из забора доску и тут же, не целясь, жахнул дуплетом в проём по перепуганной рябой стае.

Когда осел пух, а вместе с ним стихли и вопли испугавшейся хозяйки, Захара уже не было. В эту ночь он на работу не вышел: пил горькую.

– Где хозяин? – кивнув на дом Захара, спросил его соседку молоденький участковый. Та вместо ответа кивнула головой на окна. Захар сидел, наклонившись над столом, свалив голову на тяжёлые, землистого цвета кулаки. Участковый хотел было помочь ему подняться, но тот прохрипел:

– Не тронь! – И, пошатываясь, вышел из дома.

1978 год

Как замерзал Макар

Луна светит. Надо же, не было луны и вот – светит, окаянная. Мороз собачий… под ногами лает, за версту слышно. Макар, пристарок лет шестидесяти, уроженец этой самой деревни и волею судьбы колхозник, остановился, зябко поёжил плечами, прислушался. Тихо, только ветер по меже, в былье, посвистывает, в ногах путается, да в деревне слышен лай простуженный. «Ветер – это хорошо, ветер – это в самый раз, тучками луну скроет», – смекает Макар. Когда ещё он селом шёл, то не один раз ругнул светило. А бранить ему его было за что. Из села -то нужно было выбраться незаметно, а ситуация неподходящая.

Нет, Макар не ругает колхоз. К колхозу у него притензий нет. В колхозе все живут ровно. Не без того, чтобы один чуть лучше, а другой чуть по -беднее. На то оно и обчество. Не могут люди все одинаково жить, таланты у людей разные. Один чуть посмекалистей, другой пошустрее, третий без мыла, куда не надо залезет и вылезет и всё ничего, только одна прибыль. В общем, Макар тоже не дурак и смекалкой не обижен, но не может он вот так хоть с мылом, хоть без мыла… Не может мужик переступить через себя и всё тут, стержень мешает. И откуда этот стержень взялся? Не вынуть его из своего нутра Макар не может, не согнуть, ни в сторону на время отставить. Так и живёт с ним всю жизнь. В войну из всего взвода один в живых остался. Оглушённого, контуженного выкопали его бойцы из заваленного окопа, а от «Максима» рук отцепить не могут, так в медсанбат с пулемётом и привезли. Вот тогда и услышал первый раз Макар о каком – то в себе особом стержне. О нём полковник говорил, когда лично прикреплял ему на гимнастёрку медаль «За отвагу». Сам – то боец не мог награды взять, руки пулемётом заняты. Полковник медаль прикрепил и спрашивает: «Как зовут тебя, солдат?». «Макар я, – отвечает герой. «Вот на таких Макарах наше отечество и держится,– заключил полковник, наклонился и поцеловал солдата в небритую щёку.

В другой раз этот самый стержень сослужил Макару иную службу. В то время работал Макар на новеньком тракторе «Беларусь» МТЗ -5. Хороший трактор, с кабиной. До него всё без кабин шли. Только недолго пришлось Макару радоваться. Зацепил в разговоре бригадира комплексной бригады. И было за что. Можно было и промолчать. Да где уж там… Опять же этот стержень, сотканный из справедливости и других особых материалов, помешал. Через день слетел с трактора и получил в руки кнут. С тех пор уже больше на трактор не садился, хотя и уговаривали. И не то, чтобы не хотел… А закусило, образовался в душе заусенец и ни в какую, карябает серце и всё тут. Потом Макар смирился. Не то, чтобы отступил и обмяк. Просто увидел он в своей пастушьей жизни больше прелести. На тракторе, хоть и средь природы работаешь, только этой природы не видишь; меркнет она за гулом, скрежетом и треском, ни соловьёв тебе, ни стрёкота кухнечиков, а тут всё тебя обнимает, всё к тебе клонится.

Только и пастушье время прошло. Негоден стал Макар к пастушеству, организм поизносился. Только Макар заметил в новом своём состоянии одну заковыку – мотор и прочее поизносились, а стержень как был, так и есть, вроде как из общей обветшалости ещё пуще выпирает. Это вроде как дерево обвянет, сбросит частично листву и лезет тебе в глаза весь его ствол. Так и тут.