Малокрюковские бастионы

Идёт, на ветер клонит, рукавицей огораживается. Вот уже и яблоня-дикарка должна быть, да нет яблони. И как только он не вглядывался в пространство перед собой – нет яблони, только снежное месиво качается перед глазами, будто в снежную яму попал. Смекнул Макар, что, клонясь на ветер, видимо, слишком влево взял. Свернул, пошёл правее – опять ничего. Остановился, покумекал. «Кажись, когда в поле с дороги свернул, ветер слева дул, а теперь правую щёку жжёт…» – выругался, пошёл назад, к дороге, только следа не видно. Долго шёл, уже пора бы и дороге быть, только нет дороги. Провалился в какую-то яму, пригляделся – след увидел, обрадовался. Наклонился. чтоб получше рассмотреть – отпрянул. Не дорога это, его, Макаров,след. Вон прорези полозьев снегом зарубцевались. Разогнулся, назад попятился, на санки наткнулся, попытался как-то проанализировать путь. Конечно, проще всего идти назад, по своему следу, только Макар уже столько исходил, что этот путь и не осилит и не факт, что этот след сохранился.

Двигает ногами Макар, идти всё труднее становится. «Это мне санки с тюками идти мешают» – решил он. Бросил санки, пошёл налегке дорогу искать. Шёл, шёл, уж на спине мокреть начало, пот ручейком меж лопаток оборачивается, а ни дороги, ни яблони не видать, да и салазок с тюками теперь не найти. Оступился Макар, в снег осел, к ветру спиной повернулся. Хотел закурить, только пальцы спичку не держат, замёрзли; потёр друг о дружку – кажется, отошли. И уж вставать бы надо, да не слушаются Макара ноги и глаза не слушаются. Оледенели брови, заиндевели веки. Клонится голова, сыпет снег на склонившуюся фигурку, вырастает холмиком с подветренной стороны.

Облокотился. Вроде что-то твёрдое в бок упёрлось. «Никак санки?» – подумал он, а глаз открыть не может. Не хочется Макару открывать глаз; так бы и сидел, только на ухо шепчет кто-то: «Вставай, Макар, пропадёшь, Макар. Спина – то уж холодком заходит. Ты ведь любишь жизнь, Макар. Ой, как любишь. Она только начинается, хорошая жизнь. А ты… Сам себя губишь. Пошёл бы днём, дорогой… Да разве тебе кто бы слово сказал… Позовидовали бы даже, что ты в поле тюки нашёл… От кого ты прячешься, Макар?.. От прошлого ты, Макар, прячешься, от прошлого.

И чудится ему, что едет на лошади в саняхкто-то, посвистывает. Ближе, ближе – на него прямо правит. Страшно Макару, задавить могут, экая непогодь. Сжался в комок, тут гикнуло прямо над ним, свистнуло и дальше умчалось. Понял, что обманулся.

Сыпет снег, пляшет на Макаровых плечах метель, но не чувствует этого Макар, у него свои грёзы. Будто это не снег садится ему на лицо, а тополиный пух. Только что это так холодит ему ноги? Ах, да – это он купается мальчишкой, купается со сверстниками в протоке. Нога нашла жилку в глинистом берегу. Бежит холодна водичка из под камешка, холодит ноги, а Макарке весело: «Ко мне! – кричит, – я жилку нашёл!». Холодит ноги жилка, а сверху солнце горячее и мальчишкам весело. Только что это плечо давит? Ах, да, это палка. Они вытаскивают на берег самодельный плот, а на обрывистом берегу мать стоит, молодая, смеётся и рукой машет.

Клонится Макарова голова, всё ниже клонится. Заледенели на щеках две крохотные слезинки, намертво схватимлись с дубеющей кожей и не видно его уже из-за снежного холмика, и тепло Макару, совсем тепло.

1978 год

Жучка сдохла

Сторож Ярцев, старик лет семидесяти, всю ночь просидел в сторожке, глядя на лежавшую у его ног рыжую остроморденькую собачёнку, то и дело щупая у неё лоб, точно у человека, когда тот температурит. Жучка часто-часто дышала и смотрела на хозяина томными тоскующими глазами, точно понимая, что уже больше никогда никуда не побежит и никто не услышит её звонкий раскатистый лай. К утру она сдохла. Ярцев завернул её в рогожку, но выносить не стал. Ему трудно было вот так ни с того, ни с сего с ней расстаться и он оставил её в сторожке до рассвета, да так и просидел над ней всю ночь, никуда не выходя.