Мальтийская история: воспоминание о надежде

— Не очень, да? — Канинхен сочувствующе посмотрел на моё перекошенное от выпитого лицо, потом добавил: — К несчастью, хороший виски у меня кончился. Но ничего, на каторге тебе и этого не предложат.

Но я всё-таки закончил свой рассказ и ожидающе смотрел на офицера: что сейчас последует? Англичанин глубокомысленно уставился в потолок, медленно выпустил струю сигаретного дыма, потом мельком взглянул на меня.

— Послушай, а почему ты не уплыл с ней? — прозвучал неожиданный для меня вопрос.

Я вскинул на него глаза, но Канинхен продолжал задумчиво смотреть в потолок, как будто вопрос исходил не от него. Зачем это ему? Но всё равно ответ мне был неизвестен, а придумать я ничего не мог.

— Не знаю, — сказал я правду.

— Ты что, её не любил? — сублейтенант пристально смотрел вверх, разглядывая плесень по углам.

Я растерялся. Какое ему дело до этого?

— Зачем же ты тогда спасал её? — задал он новый вопрос, как будто я уже ответил на первый. Почему я вообще должен ему что-то объяснять? Это моё личное. В конце концов, даже самый последний каторжанин имеет право не делиться всеми своими мыслями с надзирателями.

— Тебе не кажется, что ты совершил ошибку, Шатопер? — Канинхен был настойчив в вытряхивании из моей души потаённого.

— Не кажется, — проворчал я. — Помните, что там было у Гюго? — моя память (спасибо батюшке — учителю словесности) процитировала: — «Феб де Шатопер тоже кончил трагически. Он женился. Жизнь, лишённая нежности и любви, — не что иное, как неодушевлённый визжащий и скрипучий механизм. Ко всем человеческим поступкам можно относиться двояко: за что клеймят одного, за то другого венчают лавром. Когда человеком владеет мысль, он находит её во всем».

Пока я воспроизводил кусочек шедевра великого романтика, Канинхен изумлённо смотрел на меня, в конце даже присвистнул. Несколько секунд он молчал, хлопая в ладоши. Потом вымолвил:

— Шатопер, тебе бы в цирке выступать. Не ожидал.

Я скромно, но с достоинством принимал «овации публики», забыв на мгновение, в роли кого меня здесь держат.

— Но всё равно ты дурак, — Канинхен спустил меня с небес на землю. — Мадам Лаваль не Флёр-де-Лис, а Мальта не Париж. Живёшь ты на грешной земле, а не в романтической сказке. Разве может жизнь с этой дамой быть лишённой нежности и любви?

Во мне снова проснулось раздражение.

— Несомненно, она прекрасна, но для вас она же преступница? Она убила мужа и достойна самого сурового наказания. А Вы теперь рассказываете о жизни с ней.

Канинхен хмыкнул.

— А ты, стало быть, испугался связать свою судьбу с преступницей? Значит, ты дурак и к тому же ещё несчастный человек. Твоя любовь оказалась слабей людских предрассудков.

— Убийство, по-вашему, уже стало предрассудком? — «Куда меня понесло?» — я и сам уже не сильно понимал.

Если бы я был внимательней, то, конечно бы, заметил, как глаза англичанина насмешливо искрились.

— Признайся, Шатопер, ты просто струсил в последний момент и предал свою любовь.

«Этот британец, всегда верный традициям своего Альбиона, вещает сейчас что-то непотребное для себя. Явно тронулся умом и решил заодно свести с ума и меня», — я был озадачен.

— Всё. Мне надоело. Ведите меня в камеру, — я решил прекратить этот разговор.

Сублейтенант ехидно улыбнулся.

— За что?

— За что? — я опешил: «Точно сошёл с ума». — За то, что устроил преступнице побег из тюрьмы, — пришлось ему объяснить.

— Это хорошо, что ты признался, но… — он поднял указательный палец вверх, — преступность деяний определяет суд Его Величества…

Канинхен взял паузу. «К чему он ведёт», — думал я, но его насмешливые глаза только сбивали меня с толку.

— …Мадам Лаваль не была преступницей, а на сегодняшний день не является даже подозреваемой, — офицер наслаждался моментом моей растерянности.

— Как же так? — это всё, что я смог сказать.

Англичанин смотрел на меня с видом бывалого сыщика из Скотланд-Ярда (я никогда их не видел, но, наверное, они должны быть именно такими): самодовольно приподнятый подбородок, полуприкрытые глаза, сигарета в жёлтых зубах, дым в потолок. Канинхен не выдержал и засмеялся, хлопая себя по коленям.

— Видел бы ты свою физиономию, — он продолжал смеяться. Закончив веселиться, офицер вытер глаза. Постепенно успокоившись, — я терпеливо ждал — он приступил к рассказу.

— Эти горе-Шерлок-Холмсы не подали в военную полицию последние сведения о розыске мадам Лаваль. Она не убивала месье Лаваля. Господин Лаваль погиб при подрыве на мине недалеко от Сардинии нашего транспорта, шедшего из Ла-Валетты в Гибралтар. Капитан судна не успел внести его в путевые листы. Мне кажется, что здесь не обошлось без некоторой суммы, — хмыкнул Канинхен, — но кто теперь докажет. Документы его обнаружены, матросы-свидетели подтвердили. Дело закрыто. Вот так, — англичанин хлопнул ладонью по столу. — Так что все твои старания были напрасны, — его лицо растянула улыбка: месть была сладка.

Я невольно поморщился: «Своей издевательской — иначе я её и не расценивал — беседой Канинхен всё-таки отомстил мне за побег Надэж». Мне оставалось только сидеть и молчать.