Мальтийское эхо (СИ)

От великого до смешного один шаг… В России 1799 г. все началось по-русски: «семейные» командорства, по селениям стали появляться «рыцари». Вокруг Павла интрига за интригой. Сам он в вечном эмоционально-мистическом напряжении, меняет решения, сумасбродствует. 17 марта 1800 г. губернатор Петербурга граф Пален (протестант!) объявил Литте волю императора: он лишается звания лейтенанта великого магистра и отправляется в ссылку в имение своей жены.

Гомпеш вспомнил время своего пребывания в Триесте. Он тогда остановился в загородном доме А. Псаро. И даже общался с О'Харрой до тех пор пока Павел I не высказался с сердитым отзывом относительно поведения барона.

У него разболелась голова. Нужно приять сердечные и успокоительные капли и лечь в кровать. Во дворе уже кричали петухи, моросил дождь. Странный, нудный дождик для мая. Он, не успев прилечь, снова встал, чтобы закрыть окно. На обратном пути к кровати по привычке отметил на календаре дату: 12 мая 1805 года.

Уже более четырех лет он живет во Франции и из них почти два года в Монпелье, в небольшом крестьянском доме, в изгнании и бедности. Больной и измученный человек. Что произошло, где он просчитался? Он вновь сосредоточил мысли на характерах Наполеона и Павла I.

Оба склонны к мистицизму. Для него эта их черта была главной тогда, в 1801, когда он задумал разделить Укладку… Ах, ошибка, ошибка!

Бонапарт, став императором, уже не стеснялся своей атеистической политики, сажает священников, закрывает церкви. А этот чудак Павел? Заявил однажды, что он католик сердцем. Как и его кумир — Фридрих, хотел соединить мораль и политику! А ведь убили его отца, Петра III, потом и его, Павла. Имена-то какие: апостольские! Ты, бедный, бедный барон Гомпеш, бывший великий магистр, оказался плохим политиком и плохим рыцарем! Ведь были знаки! Ты «купился» на то, что Павел в конце 1800 года начал сближаться с Наполеоном. И ты написал тогда, 25 декабря, в католическое Рождество, это секретное злосчастное письмо Бонапарту…

Он вдруг вспомнил один случай, который произошел с ним там, в Триесте в начале октября 1800 г. Как-то утром, гуляя по городу, он оказался перед православным храмом. Он в очередной раз (который уже!) мучительно размышлял о том, как ему следует поступить со второй частью Пергамента и Укладки

. Дать окончательный приказ Италийскому отдать эту вторую часть в руки Павла (Она у Италийского сейчас)?

Просто хранить их у себя в тайнике и ждать не разумно. «Богу — богово, кесарю — кесарево». Последние его козыри и он не хочет сглупить и «сбросить» их «задешево».

Он полагал: «Корпус Укладки переправить в Россию. Вместе со спрятанной в Сиракузах первой половиной Пергамента — это будет для Божьего Провидения, так как об этом корпусе он не скажет правды. Золотая старинная вещь, подарок императрице Марие Федоровне…»

Гомпеш не решался войти в храм. Ему, католику, трудно перешагнуть порог… Мысль перескочила на прискорбный для великого магистра католического Ордена факт, что его родной брат, живший в Вене, принял протестантизм и собирается стать служителем в лютеранской церкви.

Барон обошел храм. Задняя дверь со стороны алтарной части была приоткрыта.

«Да, да, именно Марие Федоровне! Хотя слухи, что она переживает, что среди множества ее талантов, у нее отсутствует голос, а футляр вполне сойдет за укладку для яиц. Далее кесарю… Павлу нужно неофициально, но секретно, с оказией окончательно передать вторую часть пергамента, сопроводив письмом. Лично в руки передать! Остался главный кесарь… главный козырь — Наполеон. У него нужно испросить личной аудиенции и передать «камушки» из Укладки! Но в обмен! Пусть вернет, что отнял… Хотя бы титул великого магистра. Это все нужно тщательно обдумать… Ах, да, секретный конверт от ля Валетта пусть лежит пока у меня в архиве Ордена…»

Гомпеш заглянул вовнутрь храма. И опрянул, чуть не упав навзничь от увиденного! Прямо перед ним спиной к двери стоял человек в черном одеянии до пола, ростом более двух метров, с невероятно широкими прямыми плечами и длинными чуть волнистыми черными волосами до плеч. Теперь он знает его имя: мессир. «Черный монах» обернулся, посмотрел на барона внимательно и строго, произнес лишь одну фразу:

— Ничего не нужно разделять, оставь все в пещере, барон Гомпеш.

И исчез, растворился.

«Нет, нет, — подумал тогда Гомпеш, — это какой-то священник, он просто высоко стоит на ступенях алтаря в типичном облачении».

Однако Черный человек стал являться к нему во снах, тяжелых видениях. Он сажал ему на голову страшную огромную сову, та очень больно сжимала когтями лоб и капли крови, соединяясь в струйку, оставляли на мокрой подушке след и утром барон мог прочесть: «Иуда!»

«Нужно вставать, нужно наловить рыбы», — думал Гомпеш ранним утром 12 мая 1805 года. Но тяжелые, будто ватные ноги не слушались. И мысли путались.