Малый трактат о великих добродетелях, или Как пользоваться философией в повседневной жизни

Итак, нам опять требуется что-то еще. Но не чувство, и вот поэтому быть милосердным гораздо труднее, чем сострадательным. Тело переносит на себя чужое страдание и испытывает порыв защитить страдальца: так рождается жалость. Но то же тело жаждет наказать и отмстить: так рождаются гнев, злоба и ненависть. Может быть, мы отказались бы от них, если бы противник на наших глазах страдал, – тогда на помощь милосердию пришла бы жалость. А если нет? Тогда нам требуется нечто одновременно и большее и меньшее, чем ощущение и чувство. Нам требуется идея. Как и благоразумие, милосердие – прежде всего рассудочная добродетель. Речь идет о том, чтобы что-то такое понять. Что именно? Что другой человек – зол, если он зол, что он заблуждается, если он заблуждается, что он фанатик или одержимый, если он находится в плену своих идей или страстей. Наконец, понять, что ему, такому, каков он есть, было бы крайне трудно поступить иначе, чем он поступил, и вдруг ни с того ни с сего превратиться в мягкого, рассудительного и терпимого добряка. Простить – значит понять. Разумеется, не для того, чтобы прекратить борьбу, а для того, чтобы прекратить ненавидеть. В стихах, посвященных 23 немецким героям, расстрелянным нацистами, Луи Арагон вкладывает в уста одного из них такие слова: «Я гибну без ненависти к немецкому народу». Но неужели он не испытывал ненависти к своим палачам? Ведь это гораздо труднее. Между тем каждому очевидно, что герой гораздо свободнее их. Да-да, даже в цепях он свободнее, чем его убийцы, пребывающие в рабстве! Именно в этом смысл прощения, которое здесь соприкасается с великодушием: нечто вроде сверхобилия свободы, от которой не может укрыться тот факт, что его противники несвободны, вот почему она не позволяет себе предаться ненависти. Именно свобода дает силы понять и простить своих врагов – понять, что они собой представляют, и простить их за то, что они существуют. Разве найдется на свете мерзавец, который добровольно выбрал себе такую долю? Так что же, значит, он ни в чем не виноват? Не совсем так. Скажем лучше, что он не виноват в том, что он такой негодяй, что он пребывает в плену своей ненависти, глупости, ослепления. Он не выбирал ни своего тела, ни своего происхождения. И никто по доброй воле не согласился бы занять его место, быть таким же гадом, такой же сволочью. Скажем, что всему есть причины и что мы оказали бы этому подонку великую честь, если бы допустили, что он свободен или просто чего-то не понимает. Следовательно, ненавидя его, мы причиним вред самим себе. Его не надо ненавидеть – с ним надо бороться. Ему надо противостоять – спокойно, безмятежно, кротко, по возможности радостно. А если победить его не удается, его надо простить, потому что в этом случае мы хотя бы можем победить в себе ненависть. Если мы не в состоянии победить ненависть в нем, мы в состоянии одержать над ним хотя бы эту победу – победу над злом и над ненавистью. Мы можем не увеличивать количества ненависти и не становиться его соучастниками, даже если мы – его жертвы. Мы можем оставаться ближе к добру, которое есть любовь и милосердие, и к милосердию, которое есть сострадание. «Человек! – призывал Эпиктет. – Если чужое зло с неизбежностью вынуждает тебя испытывать чувства, противные твоей природе, пусть это будет жалость, а не ненависть». Марк Аврелий, в свою очередь, советовал: «Или просвещай их, или терпи». А Христос призывал: «Отче, прости им, ибо не ведают, что творят».

Янкелевич, приводя последний аргумент, находит, что в нем слишком много «сократического». Если человек сам не понимает, что делает, значит, он совершает не преступление, а ошибку: так о каком же прощении вообще может идти речь? Всякая ошибка невольна: она нуждается в исправлении, а не в наказании, извинении, а не прощении. Но зачем тогда милосердие? Никто не зол по своей воле, говорил Сократ. Такой подход принято называть сократическим интеллектуализмом, и он рассматривает зло лишь как заблуждение. И впадает в заблуждение относительно зла. Зло не в незнании, а в воле. В сердце, а не в уме. В ненависти, а не в глупости. Зло – не ошибка; ошибка – пустяк. Зло – это эгоизм и жестокость. Вот почему зло, в отличие от ошибки, нуждается в прощении. Обвинять можно только волю, ибо только она бывает повинна. Вот почему воля – единственный законный объект злобы и одновременно милосердия. Мы не злимся на дождь за то, что он идет, мы не обвиняем молнию, за то, что она ударяет в наш дом, – и нам нечего прощать дождю и молнии. Никто не зол помимо собственной воли, и рассчитывать на прощение могут только дурные люди. Прощение обращено к свободе, и оно зарождается из свободы. Каждый свободен совершать или не совершать дурных поступков.