Маньчжурские стрелки

– Армией, финансируемой японским правительством, – жестко возразил Лоттер, считая, что убедительнее аргумента попросту не существует. – Так вот, как бы Курбатов ни умилял нас своими подвигами и какие бы предложения мы им в конечном итоге ни делали, они должны понять и почувствовать, что Германия – это Германия!

– Думаете, у них это получится?

– Мне не понятна ваша ирония, господин гауптштурмфюрер. Двое из этих троих – германцы. И к ним вообще должно быть особое отношение. Но и тот, русский… Мы не можем воспринимать его как представителя японской разведки. В таком качестве он нам попросту не нужен.

– Наши намеки по этому поводу будут максимально прозрачны, – в своем ироничном духе заверил полковника барон фон Штубер.

С минуту они стояли на обочине, с такой задумчивостью осматривая окрестные поляны и перелески, словно выбирали место для рыцарского турнира. Или для поля битвы. В том и в другом случае воинственности им хватало.

– Кстати, как, по-вашему, мы должны поступить с этими диверсантами дальше? – нарушил молчание Лоттер. – Отправить в Берлин? В ближайший лагерь? Отдать гестапо, на усмотрение его костоломов?

– Проще всего, конечно, было бы расстрелять, – побагровел Штубер, возмутившись «полетом фантазии» полковника.

– Что исключило бы всякий риск того, что они окажутся подосланными, – охотно кивнул полковник, но тут же запнулся на полуслове.

– Так, может, сначала расстреляем их, а уж затем приступим к допросу?

– Кстати, о расстреле. Вы это… серьезно, барон?

– Вполне. Чтобы не морочить себе голову. Но, поскольку с патронами у нас, как всегда, туговато, именно на этих парнях советую сэкономить.

Так и не поняв, что же этот, прибывший из Берлина заносчивый эсэсовец собирается в конце концов предпринять, полковник вежливо козырнул в знак примирения и направился к своей машине, предоставляя Штуберу возможность возглавить колонну.

36

Минут пятнадцать вся группа Иволгина терпеливо ждала в засаде у дома Раздутича. Наконец появился один из охранников. Он был навеселе. Пропустив его мимо себя, маньчжурские стрелки проследили, как, выйдя из калитки, он направился к стоявшей чуть позади дома машине.

– Карпухин, поди, причастись! – окликнул он часового. – Я минут десять постою.

– Иду, – невнятно пробасил диверсант, оглянувшись на притаившегося за машиной татарина.

Когда сменщик приблизился, диверсант аккуратно снял с него фуражку, чтобы не замарать, – пригодится, – и изо всей силы ударил прутом по голове.

Еще минут через десять, удивленные тем, что ни один, ни второй конвоир не появляются, во двор вышли старший конвоя и водитель. Их мгновенно окружили и обезоружили.

– Вы что, оборзели?! – не хотел верить в свое пленение старшина. – Кого берете, падлы?! Кто вы?

– Смерш, кто же еще? – ответил Иволгин. – Именно по твою троцкистскую душу мы сюда и пришли.

Водителя они убили, как только тот сумел убедить их, что машина уже, оказывается, исправна, просто не решились добираться до нового, недавно открывшегося лагеря на ночь глядя. Старшину же завели обратно в дом, налили ему стопку и, указывая на заключенного, который был в офицерском мундире, но без погон, спросили:

– Кто это?

– Налейте еще стопку для разговения души, – попросил старшина.

– Наглый до предела, – незло констатировал Перс, – однако налить придется, а то не по-мужски как-то получится.

– Так кого вы везли? – приступил к допросу Иволгин, как только старшина по привычке крякнул после опустошенной стопки.

– Власовца, – ответил старший конвойный. – Кого же еще? Кондаков фамилия. В Красной армии когда-то служил, из запасников. А по ихним, фрицовским документам, – майором был. Майор Носачев. Так мне сказали, сам я этих документов не видел. С ним еще один был, двоих забросили. Но того вроде бы сразу же на тот свет отправили.

– Не был я никогда этим вашим власовцем, – отрубил пленный, наливая себе самогона. – А что прибыл сюда в чине майора – это правда.

– Вас пока что не спрашивают, – пресек его говорливость Иволгин. – Хочу услышать то, что о вас знают в энкавэдэ.

– Как он у вас оказался? – вмешался в допрос Чолданов, явно нарушая при этом этикет.

– Подробностей не знаю. Известно только, что диверсант он, шпион немецкий. А еще по секрету сказали, что, дескать, прибыл, чтобы убить Сталина. Только не дошел.

– Неужели самого Сталина? – спросил Иволгин.

– Мне тоже в это не верится, но так сказали, так в его бумагах написано. Поэтому дело такое: верь – не верь… – Непостижимо для военной проголоди откормленный, с багровым, напоминающим новогоднюю маску лицом, старшина говорил все это безразличным голосом, оставив всякие попытки выяснить, кто же в действительности его арестовал: смершовцы или бандиты? Похоже, ему уже было все равно, от чьих рук погибать.

– Почему же сразу не расстреляли?

– Меня это тоже удивляет. Если он прибыл, чтобы убить Сталина, то почему его сразу же не кокнули еще в Москве, на Лубянке.

– У меня возникли точно такие же сомнения, – присел напротив него Иволгин.

Все остальные диверсанты вопросительно уставились на пленного.