Мандариновый лес

В их шумном Шанхае – как называл эти лачуги Котов – публика жила самая разная: молодежь, люди среднего возраста, родители с ребятней. Все, кому не полагались путевки в санатории и дома отдыха, кому было все равно, какие условия, лишь бы море. Подумаешь, одна дырка на всех, и та нестерпимо воняет, и душ колченогий и убогий – вода еле капает, – и общая кухня с шаткими столами, покрытыми липкой клеенкой, и бесконечные мухи и осы. А про сами «камеры» и говорить нечего – и смех, и грех. Сырые комнатухи барачного типа: две кровати с пружинными матрасами, ветхое бельишко, знававшее и кратковременные яркие курортные страсти, и детские нечаянные ночные прегрешения. Табуретка, крашенная масляной краской, посеревшая от пыли марля на крохотном окне-бойнице. И вечный запах подтухших арбузных и дынных корок, сладкого портвейна, пережаренных котлет, пота, увядающих роз, дешевых духов, постиранного белья, детской мочи и жареных семечек. И шум, несмолкающий шум, и взрывы не затихающего до утра смеха, и перезвон гитарных струн, и приглушенные стоны, и звонкие звуки поцелуев, и ощущение томления, неоправданных ожиданий, предстоящей разлуки. И непременные скандалы – общежитие! Короткие перепалки, упреки и оскорбления. Даже драки бывали – русский человек поспешен в выводах, горяч в спорах и тороплив на расправу.

В каждом дворе было одно и то же, как под копирку.

Напротив их с Мишкой конуры жили две женщины – тетеньки, как называл их Мишка. Учительницы младших классов из Мурома, похоже, что одинокие и бездетные, с неудавшейся женской судьбой.

Поначалу Котов их даже не различал – обе полноватые, как и многие перешагнувшие тридцатилетний рубеж российские женщины, обе крашенные в соломенно-белый цвет, в одинаковых ярких цветастых халатах. Дружил – точнее, общался с ними – Мишка. Потом Котов понял – добросердечные тетки парня подкармливали. То нальют тарелку борща, то сунут котлету на куске хлеба, то насыплют горсть конфет. Увидев это, Котов разозлился и устроил сыну выволочку по полной, тот даже расплакался.

– Побираешься? – зловеще шептал Котов. – Голодный? Голодный – скажи, а по хатам не ходи, не нищий! Хочешь что-нибудь – у тебя есть отец!

Размазывая слезы, Мишка оправдывался:

– Подумаешь, угостили! Ты сам говорил – отказываться неудобно, если человек от души.

Котову стало смешно, еле сдержался, делано посерьезнел, нахмурился:

– А они от души, ты уверен?

Мишка поднял на него ясный и честный взор.

– Конечно! – уверенно ответил он. – Потому что они хорошие! И тетя Вера, и тетя Ксана!

– Ладно, – примирительно ответил Котов. – Но больше не пасись, понял? И если чего надо – пойдем и купим, лады?

– Что купим? – заныл Мишка. – Борщ твой в столовке? Ты сам говоришь – несъедобный, в горло не лезет! А тети-Верин настоящий, язык проглотишь!

– Язык побереги! – пригрозил пальцем Котов и выкатился за дверь, чтобы не рассмеяться.

Постучался в хлипкую картонную дверь к Вере и Ксане, принести извинения.

В комнате была одна Вера, ее подруга куда-то ушла. Смущенно заохав, извинения не приняла:

– Что вы, о чем вы, как можно! Ребенок ведь! Да и вообще не о чем говорить!

В каморке вкусно пахло кофе, и Котов инстинктивно громко втянул горьковатый запах.

– Хотите кофе? – засуетилась Вера и, не слушая притворных «что вы, что вы!», принялась хлопотать.

Через пару минут зашипел и забулькал кипятильник, хозяйка ловко заварила в чашке молотый кофе, бросила пару кусков сахара и прикрыла чашку блюдцем.

– Чтоб заварился, – покраснев и смутившись, сказала она.

Разведя руками от неловкости, Котов приземлился на аккуратно застеленную кровать и огляделся. Да уж, мужчина и женщина существа с разных планет. В точно такой же убогой, полутемной, сырой и узкой комнатке было уютно: на окне не серая марля, а кусок яркой ткани, на столике кружевная салфетка, синяя вазочка, из которой торчит желтая раскрывшаяся роза, издавая увядающий и сладкий запах юга.

Платья аккуратно развешены и прикрыты полотенцем. На полочке над кроватью всякие женские штучки: кремы, духи, лак для волос. На кровати раскрытая книга и надкусанная шоколадка «Аленка».

Котов глотнул кофе и крякнул от удовольствия – вкусно!

Вера мгновенно покраснела.

Он рассматривал ее и неожиданно увидел, что она совсем молода, чуть за тридцать, не больше. У нее гладкая, красивая кожа, нежные девичьи губы, длинные темные брови и светло-голубые глаза, печальные и наивные, смотрящие с испугом и ожиданием. И волосы густые и волнистые. Зачем она так их мучает – красит в этот дурацкий соломенный цвет? Зачем стрижет и накручивает? Ведь ей так бы пошло на прямой пробор, гладко, с открытыми ушами, которые у нее, кстати, маленькие и аккуратные, как у ребенка.

И совсем она не полная, а, что называется, в теле. Грудь, бедра. А ноги, кажется, стройные. И вообще она славная, эта училка. И, видимо, добрая, Мишка прав.

Но почему она смущается? Глупость какая! Красивая женщина, а так робеет!

После повторных извинений разговорились.

Все было так, как и рассказывал Мишка: Вера из Мурома, живет в частном доме с родителями, тоже учителями, выходит, династия.