Маневры памяти (сборник)

Раз печатаешься, так естественно, что тот орган, в котором печатаешься, и читаешь. В газете попадалось много интересного. Коммерческие объявления не занимали тогда еще столько места, сколько стали занимать впоследствии, и из номера в номер непрерывной чередой шли статьи, касавшиеся самых интересных, а часто и совершенно закрытых (для бывшего советского человека) тем прошлых десятилетий – Китайско-восточной железной дороги, советско-финской войны, власовского движения, создания атомной бомбы, гражданских войн 1970-х годов в Африке, истории гибели на Дальнем Востоке корейского лайнера и т. д. Манило бросить все и только читать, читать. Троцкий, Лоуренс Аравийский, Киров, Черчилль, Борман, Бажанов, Скорцени, Кадафи – нырнешь в газету – и полдня как не бывало…

Вот так, листая «Новое русское слово», я и наткнулся на главы из книги Сергея Хрущева «Кризисы и ракеты». Отсюда все дальнейшее и проистекло. И, неожиданно для себя самого, я влез в тему, которой, вообще говоря, никогда не занимался.

Итак, газета «Новое русское слово», Нью-Йорк. 1 апреля 1994 г. (Впрочем, перед этим я рекомендовал бы читателю заглянуть в упомянутую книгу Сергея Хрущева).

О ракетах и кризисах

В апреле 1970 года военкомат послал меня, как офицера запаса, на переподготовку. Демобилизовывался я за девять лет до того с атомной подводной лодки на Севере, туда же меня и отправили снова. Но то ли всем было ясно уже, что временному человеку около реактора делать нечего, то ли флотское начальство было озадачено тем, что я уже года два был в Союзе писателей, но никакой инженерной переподготовки от меня не потребовали, пересылку же мою, видимо, сопровождал какой-нибудь телефонный звонок, и по прибытии на атомную подводную лодку я получил отдельную каюту, которая, как тут же выяснилось, оказалась не просто хороша, а значительно просторнее и удобнее, чем командирская. Помня дикую тесноту подводных лодок, на которых мы проходили практику в училищные годы, и предполагая, что месяцы стажировки будут жизнью в мышеловке, я возликовал. Я был в той поре начальных литературных опытов, когда был бы только свой угол да бумага с карандашом. А тут мне дали… кабинет.

Нет, я знал и очень хорошо знал, что такое квадратный дециметр жилого пространства на подводной лодке. Дисциплину под названием «Проектирование подводных лодок» на кораблестроительном факультете, где я учился, преподавали очень серьезно. Условия, предоставленные мне, были царскими…

Пока лодка готовилась к походу, команда ночевала на береговой базе, но всякое утро, приходя на лодку вместе с командой, я с удовольствием думал о том моменте, когда мы, наконец, выйдем в море. Несколько омрачало мои мечты лишь появление все новых и новых флагманских специалистов, которые должны были идти с нами в поход. Каждый из них – и я понимал это лучше других – имел права на такую каюту неоспоримо большие, чем я. Заранее испытывая неловкость за свое незаслуженно барское положение, я неоднократно говорил командиру, что готов уступить место или, уж во всяком случае, потесниться (спинка дивана, как в вагоне, одним движением превращалась в койку второго яруса), но командир неизменно с улыбкой отвечал мне, что этого не требуется, и место очередному флагманскому найдено. Мне бы внимательней быть к этой улыбке… За день до похода я из любопытства сопровождал помощника командира, который фиксировал у себя в записной книжке размещение на этот поход экипажа и прикомандированных.

Выяснилось, что лодка не просто укомплектована людьми, а буквально забита – один штабной капитан первого ранга, к примеру, даже собирался спать в кают-компании, а несколько коек по отсекам было таких, которые занимались поочередно, в соответствии с вахтами. Условий, подобных моим, не было больше ни у кого. За кого же это они меня принимают? Невольно вспоминалась одна знаменитая пьеса девятнадцатого века.

И вот наступил день выхода. В момент, когда мы отвалили от пирса, меня не было в каюте, интереснее было находиться в центральном посту, но потом, когда стало понятно, что нам еще долго идти еле-еле, осторожно продвигаясь по заливу к выходу, и команды стали повторяться, я пошел в свою каюту.

Сначала я не мог понять, что произошло. Каюта, в которой, мне казалось, я уже пообвык, была уже совсем не той. Она вся дрожала и ворчала. Особенно сильная дрожь ощущалась со стороны внешней переборки и потолка, или, как его называют на кораблях, подволока.

Обе другие переборки, впрочем, дрожали тоже. Линолеум под ногами вибрировал. Каюта напоминала товарный вагон, который тащат со скоростью километров сто двадцать по разбитым рельсам. Я пробыл в каюте несколько минут, чувствуя, как радость моя улетучивается.