Маневры памяти (сборник)

Способ, которым между Борисом Николаевичем и его московской избранницей был заключен брачный союз, еще до того как они после столь продолжительного перерыва (пятьдесят лет) увидели друг друга, мне не известен. Кто-то мне, помнится, доказывал даже, что «брачующихся» (замечательное слово!) никто не вправе зарегистрировать как семейную пару, если они не «предстанут» в загсе совместно. Чушь, по-моему. Трудности, конечно, сопутствовали, но были преодолены.

Невеста из Москвы сообщала о скором прибытии в Крестцы, но сначала, удобства ради, писала она, она пришлет машиной свои вещи. Чтобы ничего не забыть.

И в один прекрасный день в песчаную крестецкую улицу несколькими маневрами вперед-назад вполз с асфальта мебельный фургон. Началась выгрузка. Что-то вносили в дом, что-то в один сарай, потом в другой, где жили куры. Опорожнившись, фургон, пятясь, выбрался каким-то чудом на асфальт.

В дворике, примяв куриный помет, стоял угловой диван карельской березы. Габариты дивана и проемы дверей в пятый раз мерили бечевкой. Надежды были тщетны. Будь диван и вдвое меньше, он все равно бы не прошел. Вот тогда-то старый мотоциклист, поискав глазами среди присутствовавших владельца нужного ему инвентаря, и сказал коротко:

– Неси пилу.

Скажу лишь, что бензиновые пилы 1960-х напоминали своим видом остатки мопеда, попавшего в дорожную катастрофу. И работали соответственно. Присутствующие думали, что Борис Николаевич будет пилить диван, но, как мы уже знаем, они ошибались.

Дня через два после того, как приехала хозяйка дивана, Борис Николаевич, придя к Надежде и Марии Петровнам, был неразговорчив и даже слегка угрюм. Тетки, понятно, на него насели. Как, мол, да что? Как там твоя Оля? Он по-мужски молчал-молчал, но, уходя, не выдержал.

– Странная какая-то стала… Что не сделаю, все не по ней… Сижу не так. Сморкаюсь не так. Рукомойник не там… Странная…

На другой день с визитом к сестрам прибыла Ольга, их ровесница, то есть за шестьдесят. И тоже совсем не веселая. Тетки воспитывались в хороших школах, но все же в глазах жажда понять происходящее. Вопросы не впрямую. Ну, как вам Крестцы? Где уже побывали? Что видели?

– Да, – говорит Ольга. – Городок, конечно, милый, но меня страшно беспокоит Борис. Как он переменился! Он же никогда таким не был… И это детское упрямство…

Уехала она обратно в Москву, прожив в Крестцах дней пять. А что касается углового дивана, то Капустина-Салатникова теткам моим, с которыми за эти краткие дни успела подружиться, сама сказала – ну не разбирать же дом еще раз?

Все это я успел рассказать своим пассажирам, пообещав, что в Питере, если им это интересно, могу показать фотографии тех людей, о которых столько всего наговорил.

VI

Они лежат сейчас все на Крестецком кладбище – двое братьев, прошедших жизнь, по возможности не расставаясь, и две сестры, которые также старались всегда быть вместе.

Для Радищева Крестцы были лишь промежуточным пунктом его «Путешествия из Петербурга в Москву». О сосланном в Сибирь при Екатерине «бунтовщике хуже Пугачева» вспомнил Павел и от Сибири освободил. А при Александре I Радищева даже ввели в комиссию по составлению законов…

Но для людей, упомянутых на этих страницах, поселок Крестцы – пункт конечный. До конца их жизни никто о них не вспомнил и не спохватился, что людей невинных подвергли каторге и ссылке… Но сколько было таких?

Финальные снимки из предложенного семейного фотоальбома, полагаю, могли бы стать основой и для других биографических сюжетов, но эти сюжеты потребовали бы письменного пространства, которого данный формат – формат кратких пояснений – не имеет. Разве что в телеграфном стиле привести два-три примера: вот, мол, сколько всего еще осталось…

Вот Петр Васильевич (1874–1942), отец Надежды и Марии, в 1904–1906 годах – член правления Минского Вольно-пожарного общества. Был, видимо, столь в этом обществе любим, что и два десятка лет спустя (уже в 1920-х), приезжая в Минск из Петрограда, при помощи старых знакомых нелегально ходил пешком за границу (потом так же возвращаясь). Умер в 1942 году в блокаду, от голода.