Манящая корона

Он не сразу расслышал обращенные к нему слова, больше всего похожие на воющий всхлип:

– Брат… Тебе не надо… рисковать. Я… я потерплю, постараюсь…

В лицо словно выплеснули большой таз ледяной воды. Ювелиру стало нестерпимо стыдно: собрат-маг, корчась в муках, беспокоился о нем, был готов и дальше переносить ужасную боль, лишь бы не подвергать его риску!

Мастер Раус рывком поднялся на ноги, отбросив табурет. Нет уж, никто не посмеет сказать, что он утратил последние остатки мужества и чести! Надо просто проявить разумную осторожность, принять все меры.

– Я сейчас вернусь, – сказал он. – Потерпи немного, брат!

Ювелир, прибежав на жилую половину, созвал домочадцев и раздал указания. Жене – запереться на все замки и засовы и никого не впускать в дом. Старшему сыну – отправиться в лавку, отпереть ее и принимать заказы клиентов, если они придут. Только принимать, ничего не выдавать, как бы ни скандалили и ни ругались… Младшему – быть там же, на всякий случай. На вопросы, где сам мастер, отвечать: отцу нездоровится, он сегодня не может работать, а вот завтра пожалуйста, милости просим. Дочери – сидеть в своей комнате и носа оттуда не показывать, под угрозой… Тут мастер Раус замешкался, лихорадочно гадая, какую бы кару пострашнее придумать для любимицы и отрады, которую он за всю жизнь даже не шлепнул ни разу… но в голову, как назло, не лезла ни одна толковая мысль, и он с досады ляпнул:

– А не то в монастырь упрячу!

На лица домашних стоило посмотреть! Сыновья переглянулись, дочка изумленно уставилась на него с приоткрытым ртом, а жена, побледнев, спросила:

– Ты что, в самом деле заболел?

Младшенький же, страшно недовольный, что его заставляют работать, отвлекая от чтения очередного рыцарского романа, осведомился:

– А почему мы? Есть же еще Тон!

Тут жена, старший отпрыск и дочка присоединились к нему согласным хором: действительно, почему это тунеядец-подмастерье не может исполнять свою обычную работу, за которую ему, между прочим, платят да еще дают пищу и кров… Чувствуя, что его перетянутые нервы вот-вот лопнут, и хорошо представляя, каково сейчас приходится «тунеядцу», мастер Раус впервые в жизни повысил голос:

– Молчать!

И в придачу потряс кулаками и топнул.

Ударь молния в пол прямо перед ними, домочадцы были бы потрясены меньше. Потом, придя в себя, толкаясь и мешая друг другу, кинулись в разные стороны: жена – к входной двери, сыновья – к лестнице, ведущей в лавку, дочка – к своей комнате…

Удивленно пожав плечами, – с чего бы вдруг такой переполох? – ювелир поспешил обратно, к Тону. Пробегая мимо большого настенного зеркала, он машинально заглянул в него, и ему все стало ясно.

Он с трудом поверил, что мелькнувшее в зеркале побагровевшее, искаженное лицо – его собственное.

* * *

– Брат Тон, готов ли ты к великому и священному часу?

– Готов.

– Даешь ли ты слово, что сердце твое чисто, а мысли свободны от всего суетного и недостойного?

– Даю.

– Знаешь ли ты, что ждет мага, сказавшего неправду?

– Знаю.

– Клянешься ли ты открыть все, что предстанет твоему взору, ничего не скрывая и не приукрашивая даже из благих побуждений?

– Клянусь.

Традиционная, освященная веками клятва мага-ясновидца была произнесена. Теперь ничто не препятствовало проведению ритуала.

Подмастерье Тон, он же – маг-практик школы Всемогущего Духа, сидел в углу комнаты, прислоняясь спиной к стене, скрестив ноги и положив левую ладонь на сердце. Правая рука безвольно свисала, и рядом с ней на полу лежали чистый лист пергамента и кусок угля. Глаза – хвала богам, уже не расширенные и не заволоченные кровавой мутью от нестерпимой боли – смотрели прямо на Рауса, но ювелир, а также маг-целитель школы Правильной Жизни, отлично знал, что Тон его не видит. Взор подмастерья был сейчас там же, где и мысли: далеко-далеко отсюда, в невообразимой бесконечности…

– Во имя той Силы, что объединяет и просветляет нас, во имя Высшего Разума, недоступного пониманию простых смертных… – начал говорить Раус, с нескрываемым торжеством чувствуя, как остатки недостойного страха покидают его, вытесняясь потоком чистой и светлой радости, – я прошу тебя, брат: смотри и говори!

И он рывком сдернул вышитый прямоугольный платок, скрывавший магический шар.

Полумрак плотно зашторенной комнаты, освещенной лишь двумя свечами, мгновенно озарился переливающимся волшебным сиянием, в котором смешались все оттенки зеленого цвета, а также мерцали, вспыхивая и угасая, золотистые искорки. А глаза Тона, впившиеся в шар, вдруг стали темно-багровыми, как раскаленные куски того самого угля, к которому потянулись пальцы его правой руки.

– Я вижу… – каким-то неживым, неестественным голосом произнес он, слегка подавшись вперед.

– Что ты видишь, брат?

– Огромный зал… Круглый, в нем множество изумительно красивых колонн с резной капителью. Везде – самоцветы, золото… Божественная красота, куда ни бросишь взгляд! Я не могу описать ее, у меня не хватает слов.

– Что еще открывается твоему взору, брат?