Манхэттенское безумие

Мы с Микки смотрели этот фильм по меньшей мере раз десять. Лучшая картина, какую они выпустили до «Лица со шрамом». Сплошные драки и стрельба, особенно то, как Санни учит Карло[82] уму-разуму. Микки пытался меня убедить, что это фильм о чести, о верности и о преданности, и меня это вполне устраивало, но когда они добрались до Санни на дороге перед пунктом приема дорожных сборов и уделали его, мне самому захотелось схватить «томми-ган»[83] и всех там перестрелять.

Микки не нравилось, что в этом фильме всегда в конечном итоге дело упиралось в деньги. В бизнес. «Добро пожаловать в реальный, мать его, мир», – сказал я ему. И еще сказал, что бизнес вполне может быть личным делом человека, что ему вовсе не обязательно быть его единственным занятием и что фильм слишком уж упрощает это понятие.

Добравшись до Джамайки[84], я помчался по скоростному шоссе. Повсюду была сплошная раста[85], на каждом углу. Здорово воняло дымом марихуаны. Мне было трудно найти нужную улицу – ветровое стекло забрызгало грязью. В конце концов я ее все же нашел, и, конечно же, вот он стоит, этот «кадди-эльдорадо» последней модели, черный и блестящий, с белыми бортами – именно то, что ожидаешь увидеть в сочетании с черным пижоном.

Я проехал чуть дальше, припарковался возле тротуара и с минуту осматривался.

– Щас мы ему эту тачку разнесем, – сказал я.

– Как? – спросил Микки.

– А вот увидишь, – я открыл багажник, мы надели лыжные маски и взяли по бейсбольной бите. Новенькие биты, алюминиевые. – Пошли. Щас повеселимся.

Мы пересекли улицу и подошли к машине сзади. В доме горел свет, но мне было наплевать. Я разбил левый задний фонарь, потом поворотник. От удара алюминиевой биты пластик прямо-таки взрывался. Заднее стекло «Кадиллака» потребовало больше усилий и больше ударов, поскольку безопасное стекло трескалось, но не разбивалось, как пластик.

К этому моменту Микки уже работал по другую сторону. Я лишь разок глянул в его сторону – он колотил по машине прямо как настоящий профессионал. Я уродовал водительскую дверцу, когда на крыльце зажегся свет и по ступеням скатился огромный черный пижон в спортивных штанах и двухцветной куртке. И с собственной бейсбольной битой, старомодной, деревянной. Он остановился в шаге от нас и поглядел на меня.

– Давай назад деньги, что ты прихватил за этот кусок дерьма, свой «Меркьюри», – сказал я. – Тогда мы прекратим это дело.

– Деньги ушли за «Кадиллак», который вы уродуете.

– Это твои проблемы, парень.

– Сейчас ты об этом пожалеешь!

Он пошел на меня каким-то странным образом, как-то боком, подняв биту над головой. Я отступил назад, делая вид, что растерялся, потом ушел нырком вбок и врезал ему по коленной чашечке. Он взвыл и тут же рухнул, а я ему еще добавил. И еще и еще. Потом подумал, что буду действовать, как Санни в фильме, и тоже пнул его ногой. Он был весь в крови и орал, а я никак не мог справиться с этим потоком адреналина, что бушевал у меня в крови. Прямо как поток электрического тока. Как нечто такое мощное, на чем я мог бы долететь до луны и вернуться обратно.

– Заканчивай с «эльдо»! – крикнул я Микки.

– А с ним уже покончено! Дело сделано! Поехали отсюда!

Я пнул этого типа еще раз в лицо и сказал:

– В ближайшее время отдашь девушке ее деньги!

Все, что он мог произнести, было «… тфою мафь!», отчего я лишь рассмеялся и пнул его еще раз. И пошел к своей машине.

Теперь машину вел Микки. А я так разговорился, что болтал все дорогу обратно до Малой Италии. Я так завелся, так возбудился от этого взрыва насилия, от треска разбиваемых фонарей, от треска его разбитой коленной чашечки, могучего чувства триумфа от победы над более мощным противником, триумфа от обладания такой силой и властью.

– Надо будет потом еще раз такое проделать, – сказал я. Во рту у меня пересохло, я задыхался.

Микки бросил на меня странный взгляд:

– Это все такое же гнусное дерьмо, Рэй.

– Что ты хочешь этим сказать – гнусное?

Он был бледен и выглядел каким-то изнуренным.

– Ладно, забудь.

Но мы такое с ним еще не раз проделывали. Много раз. Такое же, и даже еще похуже. А Микки – чем больше его засасывала силовая сторона нашего бизнеса, тем серьезнее и грустнее он становился. Однажды вечером он в пьяном состоянии сообщил мне, что такая жизнь гораздо хуже, чем он думал раньше, чего он боялся, когда был еще мальчишкой. Гораздо хуже. И он ее ненавидит.

Вот такой он у нас был, наш семейный бизнес.

А потом свадьба – у нас обоих. И дети, тоже у обоих.

И так пролетело двенадцать лет.

* * *