Манок на рябчика

Монахов стоял возле отеля и курил. Был прекрасный теплый вечерок, солнце уже садилось, подкрашивая небо в красно-лиловые тона. Городок утопал в вечерних улыбках, приправленных запахом магнолий. Монахов себя не видел, но чувствовал, что тоже улыбается, просто так, от сердца, от простого человеческого уюта. «Как она сказала: в голове рок-н-ролл? Забавная девчонка, слышит мою музыку, значит, всё-таки есть музыка». А девчонка уже с пару минут смотрела на него через окно холла отеля, не решаясь подойти, не решаясь встать с ним рядом, и не потому что раздумала идти на ужин или еще почему-то. Она влюблялась, и с каждой секундой все клеточки тела пропитывались этим токсином. Жюли понимала, чувствовала восьмым чувством, что всё неправильно, что, даже если они будут близки, он никогда не будет на нее смотреть так, как она на него сейчас. Он иной, он другой, он наполненный; в его взгляде есть нечто такое, чего она никогда не узнает, а он познал, и с этим живет, и об этом думает. Но все чувства Жюли до восьмого уже наполнились этим ужасным ядом. И началось это наполнение не сейчас и не вчера, а тогда, с их первой мимолетной встречи в Париже, в студии. Она пыталась отмахнуться еще тогда от навязчивых мыслей. Она работала, она развлекалась, находила себе разнообразные утехи, говорила себе: «Успокойся, забудь, мало ли, чей образ промелькнул перед тобой. Взвесь на весах, ты же вполне прагматичная парижанка, за тобой ухаживают не самые плохие мужчины». Она честно взвешивала, но каждый раз, когда видела Виктора, весы эти безнадежно ломались. А когда узнала, что Монахов уехал в Прованс, даже несколько обрадовалась: теперь можно успокоиться, взять себя в руки. И она взяла. Внешний раздражитель отсутствовал – можно дышать спокойно, время лечит и всё такое прочее… И вот Шарль Леви просит откорректировать сценарий господина Монахова. Жюли была уверена, что Монахов просто пришлет сценарий и будет ждать результатов, но Леви сказал, что Виктор приедет сам и работать они будут вместе. Был еще только полдень, когда Леви сообщил ей «радостную» новость, но весь остаток рабочего дня пошел насмарку. Она праздно слонялась по студии, потом пришла домой и поняла, что ни в какие руки она себя не взяла, что это не руки, а крюки, что время, оказывается, доктор не самый лучший или его еще не так много прошло. На следующее утро она зашла к Леви в кабинет и прямо с порога сказала, что чертовски устала, что ей необходим внеплановый недельный отпуск на море и что там, на Лазурном Берегу, она обязательно навестит господина Монахова и сделает все, что от нее требуется, но с еще большей эффективностью. Против большей эффективности Леви возражать не стал, подписал отпуск за свой счет и сообщил Виктору, что лететь в Париж не нужно, что корректор приедет к нему сам. Подробности с отпуском Шарль, разумеется, опустил, только пожелал удачи.

Монахов повернулся на девяносто градусов ко входу в отель. Жюли, заметив это, сделала первый шаг навстречу. Она была по крови нечистой француженкой – отец был испанцем. От отца она унаследовала темные, почти черные, глаза, темные волосы, очень правильную форму губ и довольно большой нос, который ее совсем не портил напротив, подчеркивал породу. Во всем остальном Жюли была француженкой…

Бывают женщины шикарные, роскошные, аппетитные, красавицы со всеми прилагательными. И мужчины, если они, конечно, не до конца виртуальные, волей-неволей замечают таких женщин, не могут не заметить, хоть на самый малый уголок. А француженки… пресловутые французские француженки… Нет в них сногсшибательной красоты, привлекательной пышности, розовой аппетитности, яркой роскоши или какой-нибудь непременной тайны с загадочной изюминкой… В них нет ничего! И есть всё! И вот этот контраст между всем и ничем не замечается, он отмечается

… Не «ах!», не скос глазного яблока, а реальная оценка. Оценить способен не каждый, и оценка может быть невысокая. Но сам факт – оценка! Чтобы вздохнуть вслед, нужно только увидеть, – чтобы оценить – нужно внять, а внимание – это уже процесс. Вот этот самый процесс и пошел, когда Виктор увидел идущую к нему небыстрыми шагами Жюли. Темно- синие, свободные, расклешенные книзу, шелковые брюки, нежно-голубой с белыми разводами блузон из легкой ткани, и уголком на голове белоснежный военно-морской берет. Стиль, легкость, столько страсти в ее глазах. Он, словно дикий хищник, чуял движение. Он просыпался. Он столько лет пробыл в летаргическом сне, а сейчас просыпался…

Они пили кофе в аэропорту Ниццы. Монахов добавил в кофе сливки, маленький кусочек сахара и вяло поводил ложечкой в чашке.

– Не могу пить кофе со сливками или молоком, – говорила Жюли, – должно быть, это вкусно, но мне почему-то претит. – А меня почему-то греет…