Мао Цзэдун

С этой целью Мао совершил трехнедельную поездку на поезде по восточным провинциям страны, где выступал, по его словам, в роли «коммивояжера». Много времени уходило у него на беседы с ответственными работниками, в ходе которых он убеждал: кампания пройдет спокойно и гладко, подобно «тихому моросящему дождичку, а никак не мощному ливню». Никто не допустит превращения ее в широкомасштабные выступления масс. Немало внимания он уделял встречам с непартийными организациями: пусть улягутся и их страхи. Поездка помогла Мао четче определить цели кампании и средства их достижения.

Теперь, с фактическим окончанием классовой борьбы против помещиков и буржуазии, объяснял он своим собеседникам, на передний план выходят противоречия между народом и партией. «В прошлом мы бок о бок с массами воевали против общих врагов. Но сейчас их уже нет, остались только народ и партия. Если не к нам люди пойдут со своими болями и проблемами, то к кому же? Если мы хотим разрешить существующие противоречия, люди должны приучиться мыслить самостоятельно. Не позволить им этого означает подорвать жизненные силы всей нации. Нам нужна широкая кампания критики и самокритики, в которой ведущая роль будет принадлежать демократическим партиям. Именно они должны едко высмеивать наши недостатки. Если КПК сплотится, то выдержит эту атаку… Коммунисты обязаны выстоять и под градом насмешек».

По всем внешним признакам — а большая часть интеллигенции по ним и судила — прожект Мао опьянял своей свободой, особенно когда Председатель начинал говорить о «значительной эрозии монополии на власть». И сейчас, подчеркивал Мао, никто не запретит некоммунисту стать ректором университета или возглавить редакцию газеты, однако на практике все полномочия сосредоточены в руках заместителя-коммуниста. Необходимо сделать так, чтобы нечлены КПК на деле участвовали в выработке и принятии решений. «Отныне за все будет отвечать руководитель — вне зависимости от своей партийной принадлежности».

К середине апреля титанический труд начал приносить первые результаты.

Мао дал твердое обещание: «Расцвет и соперничество» ограничатся критикой, которая послужит лишь «укреплению партийного руководства» и никак не спровоцирует «дезорганизацию и смятение умов». Не оставил он без внимания и вопрос страхов интеллигенции относительно того, что кампания послужит чем-то вроде расставленной партией западни. Причем комментировал ситуацию так, что даже наиболее встревоженные чиновники отмстили: Председатель ни разу не отверг категорически подобную вероятность. Испытав блаженное облегчение, партийная иерархия сменила скрытое недовольство на благожелательный интерес.

Даже «Жэньминь жибао», чье затянувшееся молчание преданно отражало мучившие КПК сомнения, тоже начала вписываться в общую орбиту. Для этого Мао пригласил главного ее редактора, Дэн То, в свою спальню и, лежа на огромной, заваленной стопками книг кровати, прочел ему полную упреков часовую лекцию. Вызванный туда уже к середине разговора заместитель редактора Ван Жоши, аккуратный и немного щеголеватый мужчина, вспоминал позже, что его поразила неприглядная картина развалившегося на постели в ночном халате Председателя. «Почему вы держите политику партии в тайне от народа?! За этим что-то кроется. Раньше газетой заправляли педанты, а сейчас — мертвецы! — с гневом кричал он, повернув голову к Дэн То. — Если у тебя запор, слезь с толчка и дай облегчиться тому, кто в состоянии это сделать!» Когда обиженный редактор предложил подать в отставку, Мао с пренебрежением махнул рукой. Ban Жоши было приказано написать восхвалявшую «сто цветов» передовую, которая и появилась на первой полосе газеты 13 апреля. С того дня среди населения пошли разговоры: партия будет приветствовать критику в свой адрес.

Через неделю заседание Политбюро приняло решение приблизить официальное начало кампании. Руководителям провинциальных парткомов в течение пятнадцати дней было предложено отчитаться о готовности. Но и этот срок показался Мао слишком длинным. Фактически, говорил он, «расцвет и соперничество» полным ходом идут уже два месяца. В дни празднования Первого Мая «Жэньминь жибао» вышла под красной шапкой: «Пусть расцветают…» За нею лозунг подхватили все газеты страны.

Кампания началась.

«Сто цветов» явились самой амбициозной попыткой коммунистического режима привить тоталитарной системе ростки демократии. Даже сам Мао не знал, к чему она приведет. «Давайте встанем под ледяной душ и посмотрим, что из этого выйдет, — говорил он. — Главное — войти во вкус, потом уже никаких проблем не возникнет». О том, что произойдет, если процедура отрезвляющей критики придется партии не по вкусу, Председатель не обмолвился ни словом.

Ученые, литераторы, артисты, предприниматели, отдельные рабочие и даже кое-кто из мелких чиновников начали в мае забывать о своих страхах и выступали с различными заявлениями, точнее сказать, позволяли вопреки внутреннему голосу убедить себя в необходимости выступить.