Мао Цзэдун

Несмотря на заверения ЦК КПК в том, что участие некоммунистических организаций возможно лишь на строго добровольной основе, местные партийные руководители считали своим долгом сделать все, чтобы кампания на подконтрольной им территории, не дай Бог, не застопорилась. Получивший образование в США профессор У Нинкунь, преподававший английский язык в Высшей партийной школе, вспоминал жалобы ответственного работника на то, что во время факультетских собраний «почти не находится желающих высказаться. Те, кто поднимается на трибуну, говорят одни банальности». Сотруднице управления милиции города Чанша было заявлено: «Хотите вступить в партию — выступите с чем-нибудь серьезным». Один из руководителей ассоциации торговцев самой оживленной пекинской улицы Ванфуцзин рассказывал, как секретарь районного комитета партии потребовал от него «показать пример другим и выступить с критикой». Поразмыслив, руководитель согласился. Подобных примеров можно насчитать миллионы.

Основным объектом критики было то, что коммунисты, которых интеллигенция встретила в 1949 году как освободителей от гоминьдановского произвола, не пробыв у власти и восьми лет, превратились в класс новой бюрократии, монополизировавший власть и абсолютно оторванный от народа. Говоря об уроке Венгрии, Мао оказался прав: в глазах населения страны партийные чиновники действительно являлись стоящей над массами аристократией. Наиболее лаконично сложившиеся порядки охарактеризовал Чу Аньпин, главный редактор влиятельной непартийной газеты «Гуанмин жибао», заметивший, что КПК «выкрасила страну в один цвет и сделала ее своей вотчиной».

Фигуры поскромнее позволяли себе еще большую резкость. Члены партии ведут себя как представители «высшей расы», писал один из профессоров. Они пользуются многочисленными привилегиями и видят в простом народе «послушных подданных или, вернее, рабов». По словам преподавателя экономики, «партработники, лет десять назад носившие соломенные сандалии, теперь шьют себе униформу из тонкой шерсти и разъезжают в лимузинах… Люди сторонятся их как зачумленных». Далее он продолжал так:

«Если Коммунистическая партия мне не доверяет, я отвечаю ей взаимностью. Китай в равной мере принадлежит каждому из шестисот миллионов, в том числе и тем, кого называют контрреволюционерами. Он не является собственностью одних только членов партии… Работай вы, коммунисты, хотя бы удовлетворительно, все в стране будет тихо и спокойно. В противном случае массы погонят вас поганой метлой, расправятся с вами. И это станет проявлением истинного патриотизма, поскольку коммунисты уже перестали быть слугами народа. Крах КПК вовсе не означает краха всего Китая».

Другой постоянной темой критических высказываний было отношение партии к интеллигенции, которую называли то «кучей собачьего дерьма», то «самородным золотом нации». Если партии кто-то понадобился, писал один журналист, то ей плевать, что он может быть подонком и убийцей, если же нет — человек оказывается на обочине жизни независимо от того, как честно и преданно он трудился. Инженер жаловался, что интеллигенция подвергается большим унижениям, нежели при японской оккупации. Члены партии заходили в отделы кадров как к себе домой — чтобы в подробностях рассказать о поведении своих коллег, в результате «люди боялись быть откровенными даже в компании близких друзей… Каждый постиг спасительное искусство двоемыслия: на устах одно, в голове совсем другое».

4 мая, всего через три дня после начала кампании, Мао издал секретную директиву, в которой указал, что, несмотря на резкость многих высказываний, выступать с опровержениями еще рано: «Мы не можем остановиться на полпути. Без давления снизу будет весьма трудно достичь поставленных целей». На протяжении «по крайней мере еще нескольких месяцев» критиковать разрешается все и вся. Затем, когда КПК уже насытится, рамки кампании можно расширить и начать ворошить грязное белье демократических партий, интеллигенции и общества в целом.

Однако хлынувшее через край недовольство народа, его разочарование и боль дали Мао повод задуматься.

15 мая в циркуляре «Вещи переходят в свои противоположности», адресованном весьма узкому кругу высших партийных чиновников, Мао дал понять, что в его отношении к кампании появились перемены. Впервые происходящие уже в Народной Республике события он определил как «ревизионизм». Ревизионисты, говорил Мао, отрицают классовый характер прессы, превозносят буржуазный либерализм и буржуазную демократию, отвергают руководящую роль партии. Такие люди представляют для КПК величайшую опасность и работают они рука об руку с интеллигенцией самого «правого» толка. Именно эти «праваки» (еще одно новое определение) несут ответственность за поток грязных нападок: